у Шадрина обстоит неважно. Ведь странным кажется то, что, имея близкую связь с троцкистами, якобы он об этом не знал. Если он скрывает, то он мерзавец и предатель, если же не понял их политики, то шляпа, хотя в последнем сомневаюсь, зная его прозорливость и ум».

Удовлетворяя «настойчивое требование отдельных членов партии», Зуев признал свою активную работу в троцкистско-зиновьевской группе в 1927 и 1929 годах, но союз с Шадриным сохранил.

Секретарь парткома ЦЭС Авинкин возмущался по этому поводу: «Проработка и обсуждение XVII партсъезда характерная вещь – ни Шадрин, ни Зуев не выступили по политическим вопросам, а все сводили к положению станции, что, исходя из решений съезда, надо ликвидировать аварии, поднять дисциплину».Теперь это расценивалось как уход в хозяйственность. «Я задаю вопрос прямо, что в вашей организации некоторые боролись когда-то активно против партии, а вот на XVII съезде, где Сталин говорил, что мы разбили всю оппозицию, сейчас и бить никого не осталось, надо этим людям выступить и показать членам нашей организации, сколько труда затратила парторганизация на эту борьбу. Ни один не выступил по политическим вопросам ни на одном собрании, а насчет производственного плана выступали». Авинкин спрашивал: «Чем опасны эти люди, в частности, и Зуев, и Шадрин? Не было никаких намеков, чтобы они выступали, что они согласны, но они не выступали и за линию партии, если они не являлись соучастниками, то и это уже был хороший материал, кто собирал этот материал. Если не выступали за партию, значит, за кого тогда?» И напоминал: после перевода Шадрина в отдел главного энергетика Зуев остался начальником станции. «Я ставил вопрос, что начальником станции его ставить нельзя»: ведь Зуев участвовал в томской оппозиции.

Руководство горкома с этим согласилось, его сейчас снимают и здесь кто-то говорил, что Шадрин берет его в отдел главного энергетика с тем, чтобы быть вместе и друг друга поддержать. На последнем собрании, когда т. Новаковский делал доклад, т. Шадрин выступил в первый раз о том, что он согласен с линией партии, причем даже подал в «Большевистскую Сталь» заявление [о разрыве с Зиновьевым].

Голос Новаковского: Но Тарасова не коснулся.

Авинкин: Он сказал, что я за мировую революцию вообще, за партию.

Шадрин защищался на партсобрании ТЭЦ 31 января 1935 года: «На протяжении нескольких лет я уже отошел от оппозиции. Я мало выступал с политическими заявлениями о разрыве с оппозицией, имея в виду, что я небольшая фигура в политике, но я работой как будто всячески старался сделать лучше и больше, вина моя в том, что я мало уделял [внимания] общественно-партийной массовой работе в цехе. Знаю хорошо Нарыкова, Бабчина, что они не были в оппозиции, вели сами борьбу с оппозицией, поэтому я на собрании выступал, что они люди мало виновные» в создании террористической атмосферы. Шадрин не отрицал, что «сталкивался я в квартирной обстановке с Тарасовым и Штифановой», но никак не мог установить, «что они имели подпольные организации и вели контрреволюционную работу». Со Штифановой он познакомился в Сталинске «через Тарасову, которая приходила к ней. Штифанова была знакома с моим другом в Москве Ширяевым Дмитрием, который тоже был привлечен в связи с зиновьевской группой <…>. Ширяева до последнего дня я считал хорошим товарищем и не знал, что он в зиновьевской группе»[1058].

Еще одного выпускника Томского технологического института, ныне начальника ТЭЦ Федора Семеновича Дульнева не удовлетворило выступление Шадрина. «Он нам должен сказать, правильно ли посажены властями Нарыков, Бабчин и другие. Вы, тов. Шадрин, больше несете ответственность за Нарыкова, потому что вы их хорошо знаете. <…> Мы сегодня от тебя требуем полной признательности и, если ты сегодня не скажешь, мы вынуждены тебя исключить из партии. Но ты, я думаю, еще до того не дошел, до такой низости, и обязан с этой трибуны признать и бросить заниматься двурушничеством»[1059]. Дульнев говорил скомканно, и не все соглашались с его перестраховочной позицией. Старший кочегар Василий Яковлевич Поздеев заметил, что на Шадрина налетают «на основании каких-то логических выводов» и что он, Поздеев, тоже был жертвой. На собрании парткома ТЭЦ Поздеев подтвердил, что друга за контрреволюционера не считает, и добавил: «Когда я говорил в защиту Шадрина, то знал, что меня будут таскать. Я член партии и знаю устав, я имею право голосовать на собрании за любое предложение и считаю, что если голосовал против исключения из рядов партии, то делал правильно»[1060].

Так же был настроен огнеупорщик ТЭЦ Дмитрий Георгиевич Мочалов: при исключении Шадрина из партии он плакал прямо на собрании. Его призвали к ответу – почему плакал? Мочалов изворачивался: дескать, нервный он, плачет даже когда читает статьи о лидере болгарских большевиков Георгии Димитрове[1061].

На заседании бюро горкома отметили, что тесная дружба Алексея Нарыкова и Михаила Шадрина не случайна: они же свояки, их жены сестры. Авинкин отмечал: «Когда на ЦЭСе авария, то Шадрина нужно искать у Нарыкова или Бабчина. В часы работы их на цехе. На ЦЭСе трудно было работать до последнего времени, поскольку они оба народ грамотный и никаким методам не поддавались. В части домашней обстановки, тут мы это дело прохлопали. Правда, Калинин говорил, что он пытался узнать кое-что. Я тоже пытался, и кое-как пролез к Зуеву новый год встречать, конечно, ничего не получилось из такой вещи, кроме выпивки ничего не было». Авинкин использовал логику карантина: никакие контакты с оппозиционно-зараженными не разрешались. «Конечно, раз секретарь парткома в гости пришел, какие могут быть разговоры с ним? По-моему, здесь другим способом надо выяснять, тов. Корытову». (Георгий Павлович Корытов был начальником Сталинского губотдела ПП ОГПУ по Западно-Сибирскому краю.)

Новаковский: Давайте условимся, что с этим мы не согласимся!

Авинкин: Я просто в шутку.

Новаковский: Давайте не будем шутить, дело серьезное, к этому направлен был мой доклад, предупредить товарищей, что не надейтесь на Корытова, надейтесь на себя… Вы парторги, вы руководители, вы обязаны вскрывать этих двурушников, а если будем надеяться только на НКВД, это будет не руководство. Они нам помогают, и будут помогать, но мы должны руководить парторганизацией и вскрывать гниль, которую нужно отсекать[1062].

Близость Шадрина и Зуева к «банде» Тарасова была ясна уже в январе 1935 года. А как эти двое относились к начальнику отдела технического контроля Максиму Кирилловичу Михину? – спрашивали на горкомовском собрании. «Это им компания, но они его считают немножко за дурачка», – ответил Калинин.

«Не дурачок, а вуаль», – поправил Новаковский. (Иными словами, Михин симулировал, ждал удобного времени, чтобы навредить.)

Максим Кириллович принадлежал к группировке хозяйственников, «политические» его травили. На борьбе