Потребовалось не меньше года, чтобы царь после Василисыпришел в себя и вновь почуял охоту взять жену. И эта тоже оказалась изменницей!Право слово, повезло Марье, что всю злобу он израсходовал на сына да наГодунова, а то не жить бы ей на белом свете, как и Мелентьевой!

Государь утер слезу, а вслед за этим мысли его обратились кГодунову. Поверить, что ли, Бориске, который шлет грамотку за грамоткой,клянясь и божась, будто пропавшее письмо – один сплошной лютозлобный извет?Он-де слыхом не слыхал ни о каком позорном блуде! А что до Ефимки Полякова, тобыл, верно, был у него в челядниках таковой Ефимка. Однажды он отпросился убоярина съездить в Москву, наведать умирающего отца, а назад так и неворотился. Нашли его при дороге убитым, это правда, но при чем тут Годунов?!

Далее в письмах своих Борис клялся в любви и верностигосударю: мол, и на смертном одре будет его благословлять…

До смертного одра дело, правда, не дошло, однако Бориска ивпрямь был весьма плох. Долго хворал от побоев государевых, ко двору неявлялся. Боярин Федор Федорович, отец царицы, до которого долетели отголоски омогущей быть опале Нагих, в чем-де замешан каким-то боком Годунов, явился сжалобами и принялся клясться, что Бориска нагло лжет о своей болезни, а самходит по своему дому веселой ногой.

Уполз Федор, хватаясь за проломленное ребро, однако живой –вечная благодарность Богдану Яковлевичу. И все-таки его лживые слова запали вдушу царя. К Годунову был послан верный человек, который воротился с известием,что Годунов и впрямь лежит недужный, ходит за ним приятель его, пермский купецСтроганов, искусный во врачевании, а тело Годунова все ранами изъязвлено, коипокрыты заволоками,[110] сделанными ему лекарем.

Измученное сердце государя растопилось при вести об этом. Онсам навестил едва не убитого им человека, обнял страдальца, показывая, чтовозвращает ему прежнюю любовь, несмотря ни на что, ни на какие изветы, а егоцелителю в знак особой милости дал право именитых людей называться полнымотчеством или вичем, как только знатнейшие государственные сановникиименовались. В тот же день царь велел Строганову сделать самые мучительныезаволоки на боках и груди клеветнику Федору Нагому, и таком образом несколькоутолил жажду мести этому роду, которая снедала его уже который день.

Когда государь удалился, увезя с собою лекаря, который еговолею превращался в палача, Борис Годунов сполз с постели и, стеная и охая, палпод образа, чтобы вознести благодарность Господу за Его неизреченную милость.Боже мой, он никогда не был настолько близок к смерти… Ни в коем случае нельзятак рисковать. Он даже не ожидал, что гнев Грозного окажется столь ужасен!Конечно, предполагал что-то в этом роде, поэтому и поддел под ферязь нательноепоплотнее, чтобы защититься, оттого и потел весь день, а все равно – посохомпробило платье и белье чуть не до кости. Впрочем, это был хороший ход –заступиться за Ивана… царство ему небесное, бедняге. Теперь ни у кого неоставалось сомнений, что престол достанется Федору. Борис усмехнулся приятныммечтам.

Странно, конечно, что государь оставил измену царицы безпоследствий. Значит, ребенок появится на свет… А, какое это имеет значение!Ничтожество, младенец, козявка! Если будет сильно досаждать, от него можноизбавиться в любой момент.

В эту минуту Годунов чувствовал себя всемогущим!

Он вернулся в постель, почти не чувствуя боли, весьпоглощенный восторгом собой, своим умом. Ему ужасно хотелось погладить себя поголовке, как, бывало, гладил батюшка, хваля мальца Бориску за недюжинный ум.

И правда – недюжинный. Не ум – умище! Как жаль, Господи, нукак жаль, что никому нельзя рассказать, не перед кем похвастать своейудивительной хитростью. Все-таки в одно мгновение измыслить этакое сплетениеходов, начиная от убийства Ефимки Полякова по пути в Москву, затем позаботитьсяо том, чтобы преставился наконец его зажившийся на свете батюшка, потомизготовить подметное письмо… самое трудное для Бориса, знатного каллиграфа,было написать его этаким корявым языком и почерком. Царь явно не станет проводитьрозыск, но в любом случае – девка-песельница, подбросившая письмо в царицынупалату, никогда не укажет на боярина Годунова, ибо бумага была передана ейчерез третьи руки, а в придачу щедро заплачено. Нет, все следы заметены!

Годунов улыбнулся, глядя на суровый, скорбный лик Господа.Ну, хоть Он все видит и все знает! Хоть Он может восхититься изобретательностьюмолодого боярина! И уж Бог-то не даст соврать: больше всего Борис доволенсейчас тем, что не придется избавляться от Ефимкина убийцы Акима. Счастье, чтоон немой! Такого кучера в наше время днем с огнем не сыщешь!

Напряжение, владевшее Годуновым последние дни, постепенноотпускало его, взамен наваливались усталость и сонливость. Несколько ночей онпочти не смыкал глаз от боли и тревоги… А теперь можно. Теперь все можно!

Он повернулся на здоровый, не стянутый заволоками бок имгновенно уснул спокойным сном хорошо и праведно потрудившегося человека, неиспытывая ни малейшей тревоги от того, что темные, непроницаемые глазаСпасителя по-прежнему устремлены на него с выражением, далеким от восхищения, аскорее напоминающим насмешку. Бог, который все видит и прозревает будущее,знал, что «младенец, ничтожество, козявка» Дмитрий доставит в будущем Борисусамые неожиданные неприятности и, по сути дела, станет причиною его погибели,таинственным и непостижимым образом отомстив за смерть своего отца – царевичаИвана – и за свою собственную.

Джером Горсей, в просторечии Ерёма, живя в Москве,беспрестанно вел записки, занося в свои тетради все интересное и необычайное,виденное в этой стране. Интересного и необычайного было так много, что Горсейне сомневался: по возвращении в Англию он стяжает себе не только торговую идипломатическую, но и литературную славу, подобно Рафаэлю Барберини, АдамуОлеарию, Сигизмунду Герберштейну и другим торговцам и путешественникам, вразное время побывавшим в Московии и издавшим о ней экзотические книги.

Горсей заносил в свои тетрадки: