Через несколько часов царица Елена Ивановна разрешиласьмертворожденным ребенком и еще не меньше недели провела в горячке. Однако онавыжила, а вот супруг ее, царевич Иван, наследник престола, скончался спустячетыре дня. Все это время государь не отходил от его постели, рыдал, вопил,проклинал себя и пламенно молился. Ничего не помогло! Закрыв глаза сыну, царьсам повалился без памяти, однако вскоре очнулся и пусть едва живой, но смогбыть на отпевании и похоронах.

Бельский не отходил от него ни на шаг, и, возможно, именноему были обязаны жизнью царица и ее родня. От немедленной расправы их убереглотолько потрясение, в которое повергло царя убийство сына. Но как только кразуму государя оказалось возможно пробиться словами и достучаться доводами,Богдан Яковлевич, сперва исподволь, а потом впрямую начал твердить, чтокарающей деснице следует замереть. Письмо могло быть лживым, невозможно точноопределить, когда и от кого был зачат ребенок, которого вынашивает царицаМарья: ведь государь и сам посещал – пусть всего лишь раз или два! – своюсупругу примерно в те дни, когда могло случиться зачатие.

Иван Васильевич не спорил, но и не соглашался. Наверное, емубыло легче примириться с изменой жены, с преступлением сына, чем признать, чтоубийство совершено напрасно. Он сидел, сгорбившись, низко свесив голову нагрудь, прикрыв глаза, и почти не воспринимал того словесного зелья, котороеверный Богдаша неустанно вливал в его уши. Как это ни странно, именно сразупосле величайших потрясений своей жизни он обретал способность мыслить на дивоясно, безошибочно оценивая не только очевидное, но и прозревая глубокозатаенное.

Побуждения Богдана были ясны ему, как белый день. Это ведьтолько в баснословных древних царствах вместе со смертью властелина умиралидобровольно или бывали убиты его ближайшие слуги. Богдаша знает, что векгосударя измерен, однако сам мечтает жить дальше. И жить хорошо… Теперьнаследником, само собой, становится Федор – больше некому. Государь печальноусмехнулся: Федор на царстве – все равно что Бориска на царстве! А дляБельского правление Годунова – это потеря власти, почетная ссылка в какую-нибудьнижегородскую глухомань, на воеводство, а может быть, и явная опала. В том жеслучае, если у государя рождается еще один сын, здоровый, сильный и разумный,вдобавок успевает подрасти, прежде чем умрет отец, завещание может бытьизменено в его пользу. И с надеждой на это Бельский будет печься о сыне МарьиНагой, как о своем собственном! Потому что еще не рожденный царевич – для негопоследняя надежда удержаться при власти после кончины государя.

Сын, сын – четвертый, если вспомнить младенца Дмитрия,зверски погубленного его врагами давно, еще при жизни Анастасии… Четвертый сын– или первый внук?

Никто не знает. Никто не ответит! Царь прикинул числа. Еслиребенок был зачат в конце сентября, как уверяет этот Матвей Поляков – чтоб егочерти на том свете раскаленными клещами рвали, да подольше! – значит, родитсяон в июне или июле будущего года. 1583-го… Но беда в том, что проклятое письмоисчезло неведомо куда. Значит, кто-то может прочесть его. Кто-то можетсопоставить даты. Сделать выводы. Распустить слухи, которые самым черным пятномлягут на честь русского царя, его семьи, его памяти.

Проще всего было бы убить царицу. Убить ребенка…

Нет. Хватит, наубивался. Вдобавок ко всему, хоть вероятия мало,но – чем черт не шутит, вдруг это и впрямь его собственный сын? Однако прилюбом случае честь Грозного царя должна быть спасена. Ни у кого не должнозародиться и тени сомнения в том, что царица Марья носит законного сына своегосупруга. Богдан поможет. Когда бы ни родился ребенок, в бумагах должна стоятьдругая дата. Значительно более ранняя. Ну, к примеру, 19 октября 1581 года.«Это будет моим завещанием Богдану, – подумал государь. – Даже и потом, когда яумру, он должен подчистить это дело…» [108]

Государь угрюмо вздохнул. Иван-покойник был весь в отца.Дерзок, ничего не скажешь! Ведь вполне могло статься, что царь решился бынавестить полузабытую жену именно в ту ночь, когда у нее был любовник.

Да… однажды уже случилось подобное. Давно, лет пять томуназад. Тогда в слободе в царицыных покоях жила Василиса – красавица вдовастремянного Никиты Мелентьева. Впрочем, она еще не была вдовою, когда государьслучайно увидал ее среди других слобожанок и с первого взгляда воспылалстрастью. Василисе было лет двадцать пять, а может, и побольше, она цвела ненежной, едва расцветшей, а зрелой бабьей красотою, сознанием своей силы. Ни до,ни после Ивану Васильевичу не приходилось видеть женщины, у которой грех стольявно прыскал из глаз. Понятно, почему Никита следил за женой такимнастороженным взором, почему его лицо всегда было мрачным. Везде, где нипоявлялась Василиса, взгляды всех мужчин невольно приковывались к ней, а головыповорачивались вслед, как венчики подсолнухов – за солнцем. Ну а кто был таков государь,как не изголодавшийся мужчина?

И все же образ угрюмого Никиты Мелентьева на какое-то времяостанавливал его – правда, ненадолго. Друг Богдаша только усмехнулся насетования государя, мол, не может сладить с растревоженной плотью, а в головеодна Василиса, покоя нет! – и куда-то спешно направился. Вечером он непоявился, и отходить ко сну Иван Васильевич был вынужден без него, хотяБельский носил чин спальника и порою, когда совсем уж донимала царя тоска, емудаже ставили в государевой опочивальне отдельное ложе, чтобы, проснувшись, ИванВасильевич мог видеть поблизости доброе, заботливое лицо Богдана.

Пробудился он среди ночи – отчего-то сделалось жарко итесно. Некоторое время лежал в полусне, приходя в себя, и вдруг сообразил, чтоне один на ложе. Осторожно повернулся…

Слабо освещенная ночником, рядом лежала, свернувшиськлубком, Василиса – нагая, словно русалка, с распущенными длинными волосами, –и точила слезы в подушку. Не в силах поверить, что это явь, а не морок, ИванВасильевич сначала смотрел на ее, потом осмелился дотронуться до круглогобелого плеча, видневшегося сквозь паутину соломенных волос, потом…

Потом бабе не было угомону: чудилось, в ложесне ее сидитнекое ненастное, плотоядное существо!