— Я их споласкивал внизу, — сказал Гарольд. — А то онизапылились.

— Красивые, — сказал Ларри. — Слушай, я не уверен, что сэтим Бордо все в порядке. Может так получиться, что ты готовил рюмки дляуксуса.

— Кто не рискует, — сказал Гарольд с улыбкой, — тот невыигрывает.

От улыбки Гарольда Ларри почему-то стало немного не по себе,и он поймал себя на мысли о том, кому принадлежит эта тетрадь — Гарольду илипредыдущему владельцу дома. А если это тетрадь Гарольда, то что, черт возьми,там может быть написано?

Они открыли бутылку Бордо и к общему удовольствиюобнаружили, что вино прекрасное. Через полчаса они уже пребывали в состоянииприятного легкого опьянения, причем Гарольд в большей степени, чем Ларри. Ноулыбка по-прежнему блуждала у него на губах. Собственно говоря, она стала шире.

Язык у Ларри слегка развязался, и он спросил:

— Эти плакаты. Насчет общего митинга восемнадцатого числа.Как получилось, что ты не вошел в состав этого комитете, Гарольд? По-моему,такой парень, как ты, обязательно должен был там оказаться.

Улыбка Гарольда стала еще шире.

— Ну, я еще ужасно молод. Наверное, они думают, что у меняне хватает опыта.

— По-моему, это свинство с их стороны. — Но действительно лион так считал?

— Ну, кто знает, что ждет нас в будущем! — сказал Гарольд,широко улыбаясь. — У каждой собаки есть свой день.

Ларри ушел в пять часов вечера. Он расстался с Гарольдомдружески. Тот пожал его руку и улыбнулся на прощанье, сказав, чтобы Ларризаходил почаще. Но у Ларри появилось ощущение, что Гарольду будет абсолютнонаплевать, если они никогда больше не встретятся.

Он медленно прошел по цементной дорожке и обернулся, чтобыпомахать на прощанье, но Гарольд уже скрылся в доме. Дверь была закрыта.

От вина у него немного заболела голова, и он попыталсяубедить себя в том, что тот легкий озноб, который он почувствовал дома у Гарольда,является всего лишь одним из проявлений незначительного похмелья. Мысли егоспутались. Он неожиданно ощутил уверенность, что Гарольд наблюдает за ним из-зазадернутых штор, и руки его сжимаются, словно он хватает кого-то за горло, аулыбка его превращается в оскал ненависти… «У КАЖДОЙ СОБАКИ ЕСТЬ СВОЙ ДЕНЬ».

И в тот же миг он вспомнил о ночи, проведенной вБеннингтоне, когда он проснулся с ужасным чувством, что в темноте кто-то есть…и как потом он услышал (или это ему только приснилось?) приглушенный звуккаблуков, уходящих на запад.

«ПРЕКРАТИ. ПРЕКРАТИ ВООБРАЖАТЬ ВСЯКУЮ ЕРУНДУ».

И неожиданно он поймал себя на том, что вспоминает, как вдетстве ходил с мамой в зоопарк в Бронксе. Они вошли в помещение, где жилиобезьяны, и запах ударил ему в нос, как кулак. Он повернулся и хотел выбежатьна улицу, но мама остановила его.

«Просто дыши, Ларри, — сказала она. — И через пять минут тыне будешь чувствовать никакого запаха вообще».

И он остался, хотя и не поверил ей. Но оказалось, что онабыла права. Взглянув на часы, он увидел, что они провели у обезьян околополучаса, и он уже не мог понять, почему входящие леди зажимают нос, а на лицеу них появляется гримаса отвращения. Он сказал об этом своей матери, и ЭлисАндервуд засмеялась.

«Пахнет-то по-прежнему плохо, но не для тебя».

«Как это получается, мамочка?»

«Я не знаю. Это доступно каждому. А теперь скажи самомусебе: «Сейчас я вдохну настоящий запах обезьяньего жилища, и потяни носом».

Он так и сделал и вновь ощутил зловоние. На этот раз онобыло даже сильнее и омерзительнее, чем в самом начале. Сосиски и вишневый пирогрванулись вверх, но он выбежал на свежий воздух и с трудом сумел поборотьрвоту.

«Это селективное восприятие», — подумал он, — и она знала,что это такое, даже если ей и не было известно, как это называется». Он услышалголос своей матери: «А теперь скажи самому себе: «Сейчас я вдохну настоящийзапах Боулдера». И он ощутил этот запах. Он ощутил запах медленного разложенияза закрытыми дверьми и задернутыми шторами.

Он пошел быстрее, чуть ли не пустившись бегом, вдыхая этосочное, густое зловоние, которое он — как и все остальные — давно пересталсознательно ощущать, потому что оно было повсюду.

Вино и шоколадная карамель рванулись вверх. Это обезьяньяклетка, из которой он никогда не выберется, разве что если поедет нанеобитаемый остров, и хотя до сих пор он ненавидел рвоту больше всего на свете,такое чувство, что сейчас…

— Ларри? С тобой все в порядке?

Ларри вздрогнул от удивления. Это был Лео. Он сидел набордюре в трех кварталах от дома Гарольда и играл шариком для пинг-понга.

— Что ты здесь делаешь? — спросил Ларри.

— Я хотел, чтобы мы пошли домой вместе, — смиренно сказалЛео, — но мне не хотелось заходить в дом того парня.

— Почему? — спросил Ларри и сел на бордюр рядом с Лео.

Лео пожал плечами.

— Я не знаю.

— Лео?

— Что?

— Для меня это очень важно, потому что Гарольд мне нравится.У меня к нему двойственное чувство. Тебе когда-нибудь приходилось двойственноотноситься к кому-нибудь?

— Мое чувство к нему однозначно.

— И что же это за чувство?

— Страх, — просто ответил Лео. — Мы можем пойти домой кмаме-Надин и маме-Люси?

— Конечно.

Они пошли по Арапахоу. Лео продолжал играть с шариком дляпинг-понга.

— Извини, что тебе пришлось так долго ждать, — сказал Ларри.

— Все о'кей.

— Да нет, действительно, если б я знал, я бы поторопился.

— Мне было чем заняться. Я нашел это у того парня налужайке. Шарик для понг-пинга.

— Пинг-понга, — поправил Ларри машинально. — Как ты думаешь,почему Гарольд задергивает шторы?

— Чтобы никто не мог заглянуть внутрь, наверное, — сказалЛео. — Он занят какими-то тайными вещами. Он там прячется, как труп.

Они дошли до угла Бродвея и повернули на юг. Им встретилсяДик Воллмен. Он приветственно махнул Ларри и Лео. Они помахали ему в ответ.

— Тайными вещами, — вслух повторил Ларри.

— Может быть, он там молится темному человеку, — небрежнообронил Лео, и Ларри дернулся, словно его ударило током.