«Царь более чем когда-нибудь был озабочен переговорами одавно задуманном браке. Сев на корабль у бухты Св. Николая, послы прибыли вАнглию, где их приняли с почетом, имели прием у королевы и представили своиверительные грамоты. Королева предоставила им возможность увидеть леди, котораяв сопровождении назначенного числа знатных дам и девушек, а также молодыхпридворных явилась пред послом в саду Йоркского дворца. У нее былвеличественный вид. Посол в сопровождении свиты из знати и других лиц былприведен к ней, поклонился, пал ниц к ее ногам, затем поднялся, побежал назад,не поворачиваясь спиной, что очень удивило ее и всех ее спутников. Потом онсказал через переводчика, что для него достаточно лишь взглянуть на этогоангела, который, он надеется, станет супругой его господина, он хвалил ееангельскую наружность, сложение и необычайную красоту. Впоследствии ее близкиедрузья при дворе прозвали ее царицей Московской».

Сам же Федор Писемский доносил царю: «Мария Гастингс ростомвысока, тонка, лицом бела, очи серы, волосом руса, нос прям, у рук пальцы тонкии долги».

Но в этой истории осталось еще многое, о чем умалчивали иГорсей в своих записках, и Писемский – в донесениях.

Поездка русского посла была обречена с самого начала, потомучто царь слишком многого хотел от Елизаветы. И помощи в войне против Батория, иторговых соглашений, и невесты. Однако обещание Англии пропускать все товарычерез Русь без пошлин стояло в прямой связи с союзом против поляков. Но к томувремени, как Писемский добрался в Лондон, уже было подписано унизительноеЯм-Зампольское перемирие Грозного с Баторием, то есть этот предмет переговоровотпадал сам собой, а вместе с ним – и щедрые посулы относительно беспошлинногопровоза товаров. Писемский чувствовал себя дурак дураком: теперь чегоделать-то?! Домой возвращаться, что ли? Правда, оставалось неконченым главноедело – со сватовством, но его королева почему-то затягивала, отделываясьнедомолвками и пустыми отговорками. Писемского едва не отправили домой под темпредлогом, что у него недостаточно полномочий! В конце концов королевапообещала ему тайную аудиенцию для разговора об английской невесте. Однакопосол был немало удивлен, когда, прибыв в летнюю резиденцию канцлера, лордаБромлея, угодил на бал: гремела музыка, кругом танцевали. Впрочем, разговор скоролевою шел один на один, только в присутствии переводчикаРобертса-Елизарьева.

Отводя лукавые глаза от простодушных посольских очей,королева не без смущения сообщила, что за прошедшее время ситуация несколькоизменилась. Та красавица, которую она обещала царю, недавно перенесла оспу итеперь… сами понимаете… Писемский стоял на своем. Тогда и произошла знаменитаявстреча в саду, где Федору удалось узреть своего «ангела». «Ангел» оказалсядолговязым рябоватым перестарком лет тридцати с выступающей нижней челюстью ипо-мужски громким смехом. Как и положено «ангелу», грудь Марии Гастингс былаплоской, что доска.

Сколь ни был Писемский привычен к английским издевкам, унего откровенно подкосились ноги, и попятился он не от великого почтения, а отвеликого ужаса. Старинное выражение «нигде на девок такого обманства нет, как вМосковском государстве» вспомнилось ему. Как бы не так! И тут опередил Запад! Он,Федор, не взял бы за себя такую страхолюдину, даже если б ему пообещали вприданое всю Англию! Царь, наверное, взял бы… но ведь Англию ему никто несулил, наоборот, норовили от Руси урвать как можно больше. Что же сотворит сним государь, когда узрит «неземную красоту» своей невесты? Самое малое – шкурус живого сдерет, и правильно сделает!

И Писемский, как за спасение, схватился за обещание королевыотправить в Москву особо доверенного человека для дальнейшего веденияпереговоров о свадьбе.

Человеком этим оказался Джером (еще один Ерёма!) Боус.Похоже, королева выбрала самого безнадежного из своих дипломатов нарочно, чтобыокончательно провалить все переговоры с Москвой.

* * *

Душно и темно в опочивальне, только дрожат в свете лампадкилики святых. Раньше Марьюшке чудилось, что они кривятся недобро, сулят ейвсяческие напасти, она даже крестилась, зажмурясь, боясь пристальных темныхочей, а теперь мнится, будто Спаситель и Богородица, а также святой ДмитрийСолунский с трудом сдерживают умиленные улыбки.

Царица тихонько подышала на темноволосую головку лежащегорядом с нею крохотного существа.

– Дитятко ненаглядное! Царевич мой драгоценный!

Осторожно коснулась губами выпуклого лобика – и перевеладух. Ночной жар спал. Слава Богу! Слава Богу! При малейшем недомогании сына ейкажется, будто ее саму вот-вот зароют в могилу…

До чего же болезненный и хилый родился у нее ребеночек! Какчасто плачет он, как часто кричит своим тоненьким, писклявым голосочком, словнобоится чего-то! Не удивительно, если вспомнить, сколько страхов натерпелсявместе с матерью, еще лежа в ее утробе. Когда Марьюшка услыхала о том, чтогосударь в гневе убил сына, она тоже приготовилась к смерти. Думала, мужпроведал о той ночи… о тех ночах… и сейчас явится, чтобы уничтожить вслед засыном-изменником жену-прелюбодеицу.

Но государь к ней не являлся. В первый раз за много месяцевона увидела его уже после рождения сыночка. Взяв младенца на руки, он бросилпристальный взгляд на жену – и Марьюшка, лежавшая в постели, обмерла, такимледяным и пустым был этот взгляд. Знает!

Нет, не знает, иначе не простил бы измены. Не знает – ведьсреди множества слухов, долетавших до нее после смерти Ивана, не было этого,самого страшного. Судачили, будто государь поймал сына на сношениях с Баторием;будто Иван всерьез задумал сжить отца со свету, а самому воссесть на престол;будто царевич вступился за жену, наряд которой настолько не понравилсягосударю, что тот огрел беременную женщину своим посохом, ну а следующий ударлишил его старшего сына… Чего только не болтали, но никто не знал наверное,кроме Годунова и Бельского, а они крепко держали язык за зубами. Наверное,пролить свет на эту темную историю могла бы Елена Шереметева, но ее уже не былона свете – была смиренная схимница Леонида, по слухам, поврежденная в уме.

Да Марьюшка, честно говоря, не больно-то хотела знатьправду. Те несколько греховных ночей не то чтобы забылись совсем, но глубококанули в прошлое. Она хотела забыть их, как страшный сон, потому что, даже ловяжемчужные капли наслаждения, не переставала бояться кары. Она не хотела бытьизменницей, все случилось помимо ее воли, и первый раз истинно счастливойощутила она себя, лишь когда поверила, что беременна. А уж родив ребенка… родивцаревича…

Теперь из множества ее страхов остался один – обычноебеспокойство матери за здоровье дитяти. Монастырь? Какой монастырь? Не бывалотого, чтобы отправляли в монастырь мать наследного царевича!