выкупа рабов из четырех пограничных штатов. Рабовладельцам же президент послал слегка завуалированное предупреждение: если они откажутся от его предложения, то будет «невозможно предугадать все нежелательные последствия и разрушения, которые может принести» продолжение военных действий[898].

10 апреля Конгресс принял резолюцию Линкольна. Все республиканцы проголосовали за нее, 85 % демократов и юнионистов из пограничных штатов — против. Противодействие последних обескуражило президента. 10 марта у Линкольна уже была одна безрезультатная встреча с конгрессменами из пограничных штатов, когда те подвергли сомнению конституционность его предложения, возмутились прозрачным намеком на принуждение со стороны федеральной власти и сожалели о потенциальной проблеме межрасовых отношений, которая неминуемо проявится после освобождения огромного количества чернокожего населения[899].

В те несколько месяцев, что последовали за этой встречей, масштаб провоенных и сочувственных к черным настроений только возрастал. Конгресс приступил к обсуждению закона о конфискации имущества конфедератов. В расположение федеральных частей стекались десятки тысяч беглых рабов. 9 мая генерал Дэвид Хантер, командующий войсками Союза, оккупировавшими острова у побережья Южной Каролины и Джорджии, издал военный закон, упразднявший рабство во всех трех штатах, составлявших его «Южный округ» (Южная Каролина, Джорджия и Флорида). Хантер, как и его предшественники Кэмерон и Фримонт, пошел на этот шаг, не информируя о нем президента, узнавшего обо всем из газет. «Ни один генерал не должен принимать на себя ответственность за мои поступки, не известив об этом меня», — сказал Линкольн министру финансов Чейзу, выражавшему одобрение распоряжению Хантера. Линкольн отменил его и обрушился на генерала с критикой. Консерваторы, рукоплескавшие реакции президента, должны были разглядеть и антирабовладельческие нотки в упреках Линкольна. «[По сути, распоряжение Хантера] может оказаться необходимой мерой для поддержки правительства, — намекнул президент, — [но это решение] я оставлю за собой». Вслед за этим Линкольн обратился к юнионистам из пограничных штатов с просьбой еще раз изучить его предложение о компенсированном, постепенном освобождении рабов. «[Перемены в этом случае] будут незаметны как роса на небесах, если обойтись без ломки и разрушений. Примете ли вы мой план?.. Вы не можете не замечать велений времени»[900].

Оценка Линкольном политического кругозора представителей пограничных штатов была слишком благоприятной. В мае 1862 года эти люди разделяли уверенность северян в скором окончании войны. Если бы Макклеллану удалось взять Ричмонд, с мятежом было бы покончено, но институт рабства остался бы нетронутым. После Семидневной битвы надежда на это исчезла. Новый виток вербовки и мобилизации, начавшийся в ответ на поражение Макклеллана, знаменовал собой переход к тотальной войне, при которой сохранение «Союза, каким он был» становилось недостижимой мечтой, но большинство политиков в пограничных штатах по-прежнему не замечали очевидного.

В июле 1862 года вторая сессия 37-го Конгресса достигла своей кульминации после принятия двух законов, сигнализировавших о переходе к более жесткой военной политике. Первым был закон об ополчении, согласно которому правительство впоследствии провело призыв ополченцев на девять месяцев. Также этот закон позволял президенту зачислять на военную службу «лиц африканского происхождения» для «исполнения любых военных обязанностей, которые они могут осуществлять с пользой», включая солдатскую службу (шаг, который привел бы консерваторов в ужас). Администрация еще не готова была на это пойти, но сам закон наделял правительство поистине революционными полномочиями. Как считали даже умеренные республиканские сенаторы: «Настало время, когда… необходимо заставить военных использовать все человеческие ресурсы страны для подавления мятежа». Войну нужно вести по-другому: время, когда можно было «сражаться в белых перчатках», прошло[901].

Такие настроения еще более проявились в законе о конфискациях от июля 1862 года, согласно которому «изменники» наказывались путем конфискации всего имущества, включая рабов, «объявляющихся военнопленными и подлежащих безусловному освобождению». Но текст закона был настолько запутанным и коряво составленным, что хорошему юристу не составило бы труда найти в нем двоякие толкования. Главным образом разночтения происходили из-за двойственного определения конфликта как внутреннего мятежа и как настоящей войны. Закон о конфискации изымал собственность мятежников в наказание за измену, но вместе с тем рабы объявлялись «военнопленными». Впрочем, председатель юридического комитета Сената Лаймен Трамбл не видел в этом непоследовательности: «Мы можем обращаться с ними как с изменниками и как с врагами, потому что мы имеем права как воюющей, так и суверенной стороны»[902]. Те положения закона, которые касались соблюдения прав суверенного государства, были изложены туманно и затрагивали процессуальные действия окружных судов, которые, разумеется, не функционировали в мятежных штатах. Однако закон о конфискации был важным символом превращения войны в инструмент для упразднения социального уклада Юга как средства реконструкции Союза.

Контролировать соблюдение этого закона должно было само правительство, опираясь на расширяющиеся полномочия армии. В июле 1862 года отношение к войне у правящих кругов и армии стало более серьезным. С запада прибыл Джон Поуп, получивший командование над новой Виргинской армией, сформированной из корпусов Бэнкса, Фримонта и Макдауэлла, столь безуспешно преследовавших «Каменную Стену» Джексона в долине Шенандоа. Раздраженный назначением младшего по званию генерала на более высокий пост, Фримонт подал в отставку, с удовольствием принятую Линкольном. Хотя радикальные республиканцы и потеряли одного из своих любимых командиров, вскоре они обнаружили родственную душу в Поупе. Одним из первых его шагов в Виргинии был ряд приказов, предписывавших офицерам изымать собственность мятежников без всякой компенсации, расстреливать захваченных в плен партизан, ведших огонь по союзным войскам, высылать с оккупированной территории гражданских лиц, отказавшихся присягнуть на верность Союзу, а при их самовольном возвращении в родные пенаты поступать с ними как со шпионами.

Действия Поупа вызвали возмущение у южан, которые относились к нему с такой ненавистью, которую из всех янки заслужили только Батлер и позже Шерман. Роберт Ли заявил, что деятельность «негодяя Поупа» должна быть «пресечена». Джефферсон Дэвис угрожал применить крайние меры по отношению к пленникам-северянам, если начнутся расстрелы захваченных в плен федералами партизан. Приказы Поупа были, несомненно, опрометчивыми, но их нельзя было назвать бессмысленными. Гражданские лица, оказавшись за боевыми порядками федералов, действительно сколачивали партизанские отряды, убивавшие отставших солдат, погонщиков и других людей в тылу. Попавшие в распоряжение северян бумаги полковника Конфедерации Джона Имбодена, командовавшего первым отрядом партизан-рейнджеров в Виргинии, содержали приказы «вести как можно более активную войну против жестоких захватчиков… постоянно находиться рядом с их лагерями и отстреливать часовых, дозорных, курьеров и возчиков, словом, всех, кто попадется на глаза»[903].

Хотя Поуп так и не расстрелял ни одного партизана и не выслал ни одного местного жителя, его политика по конфискации собственности южан проводилась своим чередом как в Виргинии, так и на других фронтах; осуществляли ее офицеры и рядовые, получив