меры… Мы хотели, чтобы армия наносила удары более энергично. Администрация должна показать пример этого и нанести удар в самое сердце мятежников»[910].

Макклеллан уже ясно дал понять, что он не тот генерал, который будет наносить энергичные удары. Вручив президенту свой меморандум о невмешательстве в проблему рабства, Макклеллан не успокоился и послал письмо Стэнтону, где предупредил: «Народ не поддержит такую политику… Наша армия не будет сражаться за что-то другое». Для Стэнтона и Чейза это было уже слишком. Они присоединились к все громче звучащему хору республиканцев, требовавших от Линкольна отставки Макклеллана[911]. Но Линкольн колебался. Вполне возможно, он знал о том, что Макклеллан в частной переписке называет членов кабинета глупцами и негодяями, отказавшими ему в поддержке во время кампании на Полуострове, во всяком случае, сторонники генерала из числа демократов кричали об этом на каждом углу. Также Линкольн знал и о визите видных нью-йоркских демократов, в том числе «медянки» Фернандо Вуда, к Макклеллану в Харрисонс-Лэндинг с предложением баллотироваться на следующих президентских выборах от их партии. Но президент не мог не принимать во внимание, что солдаты Потомакской армии боготворят Макклеллана, видя в нем вождя, превратившего их в настоящую армию. Солдаты и сержанты не разделяли критику Макклеллана политиками-республиканцами, а многие офицеры не одобряли войну против рабства, курс на которую был взят в Вашингтоне. Учитывая это, Линкольн понимал невозможность отстранения Макклеллана от командования без риска вызвать упадок духа в армии и спровоцировать острую реакцию демократических кругов в тылу.

Угроза выстрела в спину со стороны демократов внесла свой вклад в задержку обнародования Прокламации. 22 июля Линкольн известил членов кабинета о своем намерении выпустить Прокламацию об освобождении и попросил высказать свои мнения. Несогласие выразил лишь Монтгомери Блэр, опасавшийся, что такой указ будет стоить республиканцам контроля над большинством в Конгрессе на осенних выборах. Госсекретарь Сьюард одобрил Прокламацию, но порекомендовал отложить ее опубликование «до тех пор, пока она не будет сопровождаться военными успехами». В противном же случае общество может увидеть в ней «последнюю попытку истощенного государства, крик о помощи… предсмертный вопль бегущего». «[Мудрость такого совета] до крайней степени поразила меня», — говорил позже президент, поэтому он отложил проект Прокламации до лучших, победных времен[912].

Ожидание лучших времен затянулось, а между тем мнения по вопросу о рабстве расходились все больше и больше. С левого фланга, со стороны радикалов и аболиционистов, доносились все более оскорбительные комментарии в адрес президента, публично не поддержавшего освобождение рабов. Линкольн «просто-напросто тряпка», — возмущался Уильям Ллойд Гаррисон, а его военная политика — это «сплошные колебания, непоследовательность, уклончивость и нерешительность». Фредерик Дуглас полагал, что президент «позволил себе превратиться в… жалкую марионетку в руках изменников и мятежников». В письме Чарльзу Самнеру от 7 августа Хорас Грили спрашивал: «Вы помните эту старую богословскую книгу, где первая глава называлась „Ад“, а вторая — „Ад продолжается“? Именно так, мне кажется, нужно разговаривать со стариной Эйбом в годину кризиса». На страницах New York Tribune Грили перешел к нападкам на Линкольна[913].

Эти слова звучали весьма жестко, но они были несравнимы с теми, что раздавались из лагеря демократов. Выдвижение вопроса о рабстве на первый план в кампании 1862 года угрожало тем, что большое количество членов Демократической партии могли встать на антивоенную позицию. Игнорировать такое было нельзя. Демократы получили 44 % голосов избирателей свободных штатов на выборах 1860 года. Если к ним прибавить голоса пограничных штатов, то Линкольн мог оказаться «президентом меньшинства». К 1862 году некоторые «военные демократы» перешли в лагерь республиканцев: яркие примеры тому — генерал Батлер и военный министр Стэнтон. Другие «военные демократы», такие как Макклеллан, оставались на своих позициях и поддерживали сохранение Союза путем военной победы над мятежниками, но противостояли отмене рабства. В этом же году на арену вышла и третья сила: «мирные демократы», или «медянки», которые выступали за восстановление Союза путем переговоров, а не военных побед. Это было несбыточной мечтой, которую республиканцы расценивали как измену, поскольку такие взгляды играли на руку конфедератам. Южане возлагали большие надежды на фракцию «медянок», считая ее «сильной и многочисленной»: «Если ей позволят действовать в рамках Конституции, то она сможет парализовать агрессивные действия партии большинства»[914].

Коалиция «военных» и «мирных» демократов была шаткой, ненадежной и порой прекращала свое существование, но по вопросу о недопустимости освобождения рабов обе фракции были едины. В ходе четырех ключевых поименных голосований в Конгрессе по вопросу о рабстве в 1862 году (указ по армии, запрещавший выдачу беглых рабов хозяевам, упразднение рабства в округе Колумбия, запрет рабства на новых территориях и закон о конфискации имущества) 96 % демократов голосовали против, а 99 % республиканцев — за эти законы. Редко (если вообще когда-либо) в американской политической жизни поднимался вопрос, мнения по которому у обеих основных партий были бы столь полярными. Благодаря сецессии республиканцы имели подавляющее большинство в Конгрессе и могли легко принять эти акты, но обратная реакция противников аболиционизма могла лишить их этого большинства на осенних выборах. Это объясняет опасения Монтгомери Блэра и осторожность Линкольна.

Северные демократы и в 1862 году нещадно эксплуатировали расовый вопрос, как они привыкли делать перед каждыми выборами со времен зарождения Республиканской партии. «Черные республиканцы», «партия фанатиков» намеревается освободить «два-три миллиона полудикарей», которые «наводнят Север и начнут конкурировать с белыми трудящимися» и мешать кровь с «их сыновьями и дочерьми». «Должен ли рабочий класс быть приравнен к неграм?» — кричали заголовки демократических газет[915]. Солдаты огайских полков, предупреждал конгрессмен от этого штата и лидер демократов Сэмюэл Кокс, перестанут сражаться за Союз, «если результатом войны будет перемещение на Север миллионов чернокожих». А архиепископ Джон Хьюз предостерег: «Мы, католики, и большинство наших храбрых солдат, проливающих кровь на поле брани, не имеем ни малейшего желания вести войну, стоящую нам стольких жизней и средств, ради удовлетворения горстки аболиционистов» [916].

Наслушавшись подобной риторики от своих лидеров, некоторые белые рабочие (что неудивительно) стали воспроизводить эти убеждения на улице. Летом 1862 года в нескольких крупных городах прошли расистские бунты. Наиболее кровавые события разразились в Цинциннати, где решение о замене бастующих ирландских докеров неграми вызвало ряд нападений на черные кварталы. В Бруклине толпа выходцев из Ирландии пыталась сжечь табачную фабрику, на которой работали больше двадцати негритянок и их детей. Кошмарные видения черных полчищ, захватывающих Север, материализовались в Иллинойсе, куда военное министерство переправило несколько вагонов с «контрабандой» для помощи сборщикам урожая. Несмотря на отчаянную нехватку рук и гибнущий урожай, начавшиеся бунты вынудили правительство