цеху Ициксон зарекомендовала себя, безусловно, хорошим работником и партийцем. <…> Нет ни одного факта, который мог бы хоть в какой-либо степени указывать на то, что мои родственные отношения с Ициксон нездорово отражались на работе <…> Я не только не старался «сплавить» куда-либо Ициксон из боязни чего-либо, наоборот, по решению горкома о переброске Ициксон в УРС, я в течение месяца с большой настойчивостью боролся за ее оставление в ТЭЦ.

По этому поводу Шадрин 2–3 раза говорил с главным начальником С. М. Франкфуртом, 2 раза – с секретарем горкома Р. М. Хитаровым и 1–2 раза – с инструктором горкома А. И. Митрофановым. «Учитывая положение цеха, оставшегося без работника в БОТ, горком дважды давал отсрочку перехода Ициксон в УРС. И лишь в декабре, когда я был в командировке в Москве, без меня Ициксон была передана в УРС и вместо нее прислана замена»[1076].

Поступили и доносы на Ициксон. 22 декабря 1934 года работница редакции газеты «Большевистская сталь» Ростовцева поделилась следующей информацией:

Ициксон Валентина Яковлевна происходила из крупной купеческой семьи. Отец ее имел в городе Красноярске ювелирный магазин и ювелирную мастерскую и держал вместе с сестрой женскую гимназию, где и обучалась Валентина Ициксон. В магазине у них работало 6 человек продавцов, в мастерской три мастера и три ученика. Кассиром в магазине была мать Ициксон. В квартире работала у них кухарка, горничная, няня, экономка-француженка, которая специально была выписана для обучения детей. На дворе были кучер и дворник, в числе всех этих рабочих работала и я, работала я в магазине с 9 часов до 12 и с 12 до самого вечера. В доме у них работала 11 месяцев, получала зарплату 6 рублей в месяц. Рабочие, работавшие при доме и дворе, жили в подвальном помещении, где было всего одно окно, которое давало мало света. <…> Отец Ициксон, зачуяв, что вот-вот придет советская власть, он забрал все свои драгоценности из своей мастерской и магазина и, бросив весь свой домашний инвентарь, отправил свою семью в Шанхай. Но сам, не успев уехать из Красноярска под видом крестьянина, со своим партнером занялся торговлей пельменями на станции. Вскоре он был пойман, и он оказался бы в Париже, но ему удалось сбежать к своей семье в Шанхай.

Я опишу себя. Я работала сначала в магазине приходящей уборщицей, а потом у них заболела в доме горничная, и они взяли меня к себе в дом, пока поправится их горничная. Меня заставили вычистить ботинки, так как я не умела их чистить, то вычистила их плохо, и понесла Валентине и отдала. Она посмотрела, потом заявила, почему были плохо вычищены ботинки, я хотела ответить, но я не успела еще открыть рта, как она ударила меня ботинком в правый глаз так, что у меня посыпались из глаз искры. Такая история происходила, наверное, не только со мной, но и с каждым рабочим в доме. Я бы сейчас сняла с ноги свой грязный сапог и так ей ударила, что она помнила, как издевалась над нами. Когда я встретила ее в заводоуправлении в РКИ, то я даже ужаснулась, как могла работать дочь миллионера на таком ответственном месте.

В 1935 году принципы предыдущих чисток истолковывались заново, поскольку профиль нового врага не был ясен. Ростовцева, автор доноса, акцент переносила с политических ошибок Ициксон на ее классовое происхождение, но логика обвинения оставалась в той же орбите. Сокрытие классового происхождения понималось доносчицей так же, как и антипартийная деятельность в прошлом – однажды совершив ошибку, Ициксон оставалась запятнана навсегда. Связи ее были совершенно компрометирующими, о чем говорит вмешательство секретаря парткома Глазова на заседании 28 декабря 1934 года: «Совершенно ясно выявлена картина тесной связи [Ициксон] с Тарасовым-оппозиционером, Евдокимовой, что также подтверждает выступление на чистке Евдокимовой, расхвалившей работу и преданность Ициксон делу партии».

Доносы на Ициксон, Шадрина, Зуева и других «бывших» разных мастей были хорошо известны участникам пленума горкомовского актива. Материалы разбирательства во время чистки тщательно пересматривались, вердикты ужесточались. Тем, кто когда-то защищал Евдокимову или Ициксон, – а их было немало, ведь речь шла о только вчера считавшихся полезными членах коллектива – грозило партийное разбирательство, может быть, даже исключение из партии. Выступающие соревновались в инвективах, старались перещеголять друг друга. Обвинения пересказывались на разные лады.

Наконец, Новаковский отрезал: «У меня громаднейший список» желающих выступать. «Если нет противоположных мнений, может быть, закончим. Если есть товарищи, у которых мнения расходятся с выступавшими до сих пор, пусть скажут». Председатель сделал пару заключительных замечаний, дал оценки своим подопечным. «Тут некоторые парторги перепутали большой политический вопрос с частным вопросом о взаимоотношениях парторгов и хозяйственников, к этому идет выступление Ершова. Этого обобщать не следует, не надо снижать большого вопроса до этих взаимоотношений». Но политические доносы приветствовались. «Тут товарищи подали записки и назвали ряд фамилий, которые я не упоминал. Мы, как горком, собираемся существовать и дальше и будем иметь в виду эти сообщения. Надо, чтобы товарищи сообщили это не только на таких собраниях, как сегодня, а делали эти сообщения на основе изучения и внимательного подхода».

На эпитеты Новаковский не скупился, бывших оппозиционеров называл не иначе как «подонки» и «последыши». В то же время он отмечал, что риторика классовой борьбы исчерпала себя, хотя какая риторика отныне считается целесообразной – было неясно. «Огульного подхода мы не можем творить. Вот поэтому нужно <…> не мерить под одну мерку, а вскрывать все то, что есть гнилого, и держать линию правильную в этом смысле»[1077].

Нарыкова, Батикова и Бабчина собрание из партии исключило. Сообщение Громова, что партколлегией исключены из партии Петровский и Штифанова (они не числились в местной парторганизации), было принято к сведению[1078]. Новаковский добавил: «И последнее в порядке задания. Видимо, сегодняшнее решение бюро надо будет на партсобраниях довести до сведения парторганизации, причем рекомендуем при разъяснении вопроса <…> центральный упор сделать на трех фигурах: Тарасове, Петровском, Штифановой. Штифанова наиболее яркая фигура, Петровский организатор и проводник всей этой группы, и Тарасов, видимо, идейный вождь».

Пленум горкома был только первым залпом в борьбе против затаившейся оппозиции. «Только из‑за гнилого либерализма мы потеряли вождя ленинградских большевиков С. М. Кирова, – повторяли в городе. – Разве не отсутствием большевистской бдительности можно объяснить тот факт, что Тарасов, Петровский и остальные были изъяты органами НКВД, а не силами самой парторганизации?» Москва была инициатором чисток, она определяла повестку дня. Термины типа «троцкистская контрабанда», «зиновьевские двурушники» и т. д. шлифовались центральным аппаратом и внедрялись в обиход через письма ЦК, прессу