Он был смущен; он ясно видел, что теперь скандал и огласкапочти неминуемы. Большого скандала, однако же, не произошло, а вышли лишьслухи. Скрыть выстрела не удалось — это правда; но вся главная история, вглавной сущности своей, осталась почти неизвестною; следствие определилотолько, что некто В., влюбленный человек, притом семейный и почтипятидесятилетний, в исступлении страсти и объясняя свою страсть особе,достойной высшего уважения, но совсем не разделявшей его чувств, сделал, вприпадке безумия, в себя выстрел. Ничего больше не вышло наружу, и в таком видеизвестие проникло темными слухами и в газеты, без собственных имен, сначальными лишь буквами фамилий. По крайней мере я знаю, что Ламберта,например, совсем не обеспокоили. Тем не менее Бьоринг, знавший истину,испугался. Вот тут-то, как нарочно, ему вдруг удалось узнать о происходившемсвидании, глаз на глаз, Катерины Николаевны с влюбленным в нее Версиловым, ещеза два дня до той катастрофы. Это его взорвало, и он, довольно неосторожно, позволилсебе заметить Катерине Николаевне, что после этого его уже не удивляет, что сней могут происходить такие фантастические истории. Катерина Николаевна тут жеи отказала ему, без гнева, но и без колебаний. Все предрассудочное мнение ее окаком-то благоразумии брака с этим человеком исчезло как дым. Может быть, онауже и давно перед тем его разгадала, а может быть, после испытанногопотрясения, вдруг изменились некоторые ее взгляды и чувства. Но тут я опятьумолкаю. Прибавлю только, что Ламберт исчез в Москву, и я слышал, что там вчем-то попался. А Тришатова я давно уже, почти с тех самых пор, выпустил извиду, как ни стараюсь отыскать его след даже и теперь. Он исчез после смертисвоего друга «le grand dadais»: тот застрелился.

Я упомянул о смерти старого князя Николая Ивановича. Добрый,симпатичный старик этот умер скоро после происшествия, впрочем, однако, целыймесяц спустя — умер ночью, в постели, от нервного удара. Я с того самого дня,который он прожил на моей квартире, не видал его более. Рассказывали про него,что будто бы он стал в этот месяц несравненно разумнее, даже суровее, непугался более, не плакал и даже совсем ни разу не произнес во все это время ниединого слова об Анне Андреевне. Вся любовь его обратилась к дочери. КатеринаНиколаевна как-то раз, за неделю до его смерти, предложила было ему призватьменя, для развлечения, но он даже нахмурился: факт этот сообщаю без всякихобъяснений. Имение его оказалось в порядке, и, кроме того, оказался весьмазначительный капитал. До трети этого капитала пришлось, по завещанию старика,разделить бесчисленным его крестницам; но чрезвычайно странно показалось длявсех, что об Анне Андреевне в завещании этом не упоминалось вовсе: ее имя былопропущено. Но вот что, однако же, мне известно как достовернейший факт: занесколько лишь дней до смерти старик, призвав дочь и друзей своих, Пелищева икнязя В-го, велел Катерине Николаевне, в возможном случае близкой кончины его,непременно выделить из этого капитала Анне Андреевне шестьдесят тысяч рублей. Высказалон свою полю точно, ясно и кратко, не позволив себе ни единого восклицания и ниединого пояснения. По смерти его и когда уже выяснились дела, КатеринаНиколаевна уведомила Анну Андреевну, через своего поверенного, о том, что таможет получить эти шестьдесят тысяч когда захочет; но Анна Андреевна сухо, безлишних слов отклонила предложение: она отказалась получить деньги, несмотря навсе уверения, что такова была действительно воля князя. Деньги и теперь ещележат, ее ожидая, и теперь еще Катерина Николаевна надеется, что она переменитрешение; но этого не случится, и я знаю про то наверно, потому что я теперь —один из самых близких знакомых и друзей Анны Андреевны. Отказ ее наделалнекоторого шуму, и об этом заговорили. Тетка ее, Фанариотова, раздосадованнаябыло сначала ее скандалом с старым князем, вдруг переменила мнение и, послеотказа ее от денег, торжественно заявила ей свое уважение. Зато брат еерассорился с нею за это окончательно. Но хоть я и часто бываю у Анны Андреевны,но не скажу, чтоб мы пускались в большие интимности; о старом не упоминаемвовсе; она принимает меня к себе очень охотно, но говорит со мной как-тоотвлеченно. Между прочим, она твердо заявила мне, что непременно пойдет вмонастырь; это было недавно; но я ей не верю и считаю лишь за горькое слово.

Но горькое, настоящее горькое слово предстоит мне сказать вособенности о сестре моей Лизе. Вот тут — так несчастье, да и что такое все моинеудачи перед ее горькой судьбой! Началось с того, что князь Сергей Петрович невыздоровел и, не дождавшись суда, умер в больнице. Скончался он еще раньшекнязя Николая Ивановича. Лиза осталась одна, с будущим своим ребенком. Она неплакала и с виду была даже спокойна; сделалась кротка, смиренна; но вся прежняягорячность ее сердца как будто разом куда-то в ней схоронилась. Она смиреннопомогала маме, ходила за больным Андреем Петровичем, но стала ужаснонеразговорчива, ни на кого и ни на что даже не взглядывала, как будто ей всеравно, как будто она лишь проходит мимо. Когда Версилову сделалось легче, онаначала много спать. Я приносил было ей книги, но она не читала их; она сталастрашно худеть. Я как-то не осмеливался начать утешать ее, хотя часто приходилименно с этим намерением; но в присутствии ее мне как-то не подходилось к ней,да и слов таких не оказывалось у меня, чтобы заговорить об этом. Такпродолжалось до одного страшного случая: она упала с нашей лестницы, не высоко,всего с трех ступенек, но она выкинула, и болезнь ее продолжалась почти всюзиму. Теперь она уже встала с постели, но здоровью ее надолго нанесен удар. Онапо-прежнему молчалива с нами и задумчива, но с мамой начала понемногу говорить.Все эти последние дни стояло яркое, высокое, весеннее солнце, и я всеприпоминал про себя то солнечное утро, когда мы, прошлою осенью, шли с нею поулице, оба радуясь и надеясь и любя друг друга. Увы, что сталось после того? Яне жалуюсь, для меня наступила новая жизнь, но она? Ее будущее — загадка, атеперь я и взглянуть на нее не могу без боли.

Недели три назад я, однако ж, успел заинтересовать ееизвестием о Васине. Он был наконец освобожден и выпущен совсем на свободу. Этотблагоразумный человек дал, говорят, самые точные изъяснения и самые интересныесообщения, которые вполне оправдали его во мнении людей, от которых зависелаего участь. Да и пресловутая рукопись его оказалась не более как переводом сфранцузского, так сказать материалом, который он собирал единственно для себя,намереваясь составить потом из него одну полезную статью для журнала. Онотправился теперь в —ю губернию, а отчим его, Стебельков, и доселе продолжаетсидеть в тюрьме по своему делу, которое, как я слышал, чем далее, тем болееразрастается и усложняется. Лиза выслушала об Васине с странною улыбкою изаметила даже, что с ним непременно должно было так случиться. Но она была,видимо, довольна — конечно, тем, что вмешательство покойного князя СергеяПетровича не повредило Васину. Про Дергачева же и других я здесь ничего не имеюсообщить.

Я кончил. Может быть, иному читателю захотелось бы узнать:куда ж это девалась моя «идея» и что такое та новая, начинавшаяся для менятеперь жизнь, о которой я так загадочно возвещаю? Но эта новая жизнь, этотновый, открывшийся передо мною путь и есть моя же «идея», та самая, что ипрежде, но уже совершенно в ином виде, так что ее уже и узнать нельзя. Но в«Записки» мои все это войти уже не может, потому что это — уже совсем другое.Старая жизнь отошла совсем, а новая едва начинается. Но прибавлю, однако,необходимое: Татьяна Павловна, искренний и любимый друг мой, пристает ко мне чутьне каждый день с увещаниями непременно и как можно скорее поступить вуниверситет: «Потом, как кончишь учение, тогда и выдумывай, а теперь доучись».Признаюсь, я задумываюсь о ее предложении, но совершенно не знаю, чем решу.Между прочим, я возразил ей, что я даже и не имею теперь права учиться, потомучто должен трудиться, чтобы содержать маму и Лизу; но она предлагает на то своиденьги и уверяет, что их достанет на все время моего университета. Я решилсянаконец спросить совета у одного человека. Рассмотрев кругом меня, я выбралэтого человека тщательно и критически. Это — Николай Семенович, бывший мойвоспитатель в Москве, муж Марьи Ивановны. Не то чтобы я так нуждался вчьем-нибудь совете; но мне просто и неудержимо захотелось услышать мнение этогосовершенно постороннего и даже несколько холодного эгоиста, но бесспорно умногочеловека. Я послал ему всю мою рукопись, прося секрета, потому что я непоказывал еще ее никому, и в особенности Татьяне Павловне. Посланная рукописьприбыла ко мне обратно через две недели и при довольно длинном письме. Изписьма этого сделаю лишь несколько выдержек, находя в них некоторый общийвзгляд и как бы нечто разъяснительное. Вот эти выдержки.