Мгновение государь молча смотрел то на посла, то напереводчика, как бы не веря себе, а потом тихо, с презрением промолвил:

– Это дело я разберу. У московского царя найдется, чемугостить иноземного посла. А теперь ступай.

Боус и знать не знал, что остался живым только благодарязаступничеству Бельского и Годунова, которые спали и видели провал английскогосватовства. Они убедили государя не позориться перед этой «пошлой девкой,которой управляют ее торговые мужики» – тощей, рыжей, глупой Елизаветой, – иотпустить ее наглого посла восвояси. Он подумал – и неожиданно для себясогласился. Но поскольку надо же было кого-то наказать, то сыскали крайнего влице Робертса-Елизарьева и отрубили ему голову: за то, что плохо переводил речьпосла, разгневал государя и испортил все дело.

Так и не попала в Россию Мария Гастингс – «московскаяцарица».

* * *

Государь лежал в постели и думал, что напрасно тужилисьБогдан с Борискою – небось и без их советов он бы прекратил эту унизительнуюигру, которая все же доставила ему немало приятных минут. Теперь-то, по слухам,спохватилась и Елизавета: она предлагала московскому царю новую жену!Двоюродная племянница королевы, Анна Гамильтон, недавно овдовела и отличаласьтвердым характером. Когда Елизавета спросила ее, не боится ли она стать женойгрозного русского царя, Анна с вызовом ответила:

– Одного я в жизни боюсь – старости! А укротить сумеювсякого мужчину, хоть бы и царя московского.

Пока спешно писали портрет Анны – в самом что ни на естьоткрытом платье, поскольку бюст у леди Гамильтон был из тех, которым женщинаможет гордиться, – Елизавета отправила письмо Грозному. Для начала онапотребовала, чтобы из дворца была немедленно удалена особа, которую называютженой царя Иоанна. Как только Мария Нагая исчезнет, Анна Гамильтон выедет изЛондона в Россию.

Прочитав это послание, Иван Васильевич только слабо усмехнулся.Письмо английской королевы полетело в печку и осталось без ответа.

С этим делом было покончено. Глупо хлопотать о брачных узахумирающему старику! А царь наконец-то почувствовал себя стариком. И он умирал…

Рядом послышался легкий шорох, и Иван Васильевич приоткрылглаза. Ирина, это сноха его Ирина – жена Федора. Видно, устала сидеть недвижимочуть не час: унылое это дело – за больным ухаживать.

Иван Васильевич слабо шевельнул рукой, и Ирина тут жевстрепенулась, склонилась над ним:

– Что, батюшка? Каково тебе?

Она сплела свои теплые пальцы с его, иссохшими,похолодевшими, вспомнив, как он говорил когда-то, будто Ирина и Борис Годуновы– будто два пальца его правой руки. Она очень похожа на брата, однако каждаячерта ее лица дышит искренностью, а глаза такие ясные, говорящие, не то что уБориски – словно бы черной занавеской изнутри задернутые, не разглядишь, чеготам у него в душе варится. И все же брат имеет на нее огромное влияние и,конечно, заразил своим непомерным честолюбием. Иван Васильевич прекрасно знал,что некогда, с десяток лет тому назад, Борис тайно прочил сестру в царицы. Нучто же, совсем скоро по его и выйдет…

А забавно было бы, если бы тогда, много лет назад, онпосмотрел на Ирину другими глазами – не отца, но мужа. Может быть, сейчас унего рос бы сын, которому он оставил бы престол без тени сомнения, не то чтонедоумку Феденьке или выблядку Дмитрию. Ирина хороша и с каждым днем словно быеще пышнее расцветает…

Куда-то завели его мысли… не туда, куда-то. Когда ж этозакончится, чтобы он смотрел на женщину, не представляя ее при этом в своихобъятиях, будь она даже женой его сына? Хотя если его сын мог блудить с егоженой, то почему он не может блудить с женой сына?

Иван Васильевич слабо усмехнулся. Вдруг вспомнилась байка отом, как одно село купило для своей церкви колокол, но его никак не моглиподнять на звонницу, несмотря на все усилия. Дьячок смекнул, что неудачапостигла мир потому, что среди собравшихся много грешников, и предложил выйтииз толпы снохачам. К общему изумлению, отошла в сторону большая частьсобравшихся крестьян!

Ну что ж, он не одинок в грехах своих. Каков мир, таков ицарь, – не нами сказано… Однако же Ирина была бы хорошей женой. Если она жалеетФедора, то жалела бы и царя. Как он мечтал всю жизнь, чтобы его жалели! Но такничего и не вымечтал.

Иван Васильевич снова закрыл глаза и откинулся на подушку.Рука его ослабела, и Ирина высвободила свои пальцы со скорбным вздохом.

– Какое нынче число? – невнятно спросил государь.

– Марта 17-й день, – ответила Ирина – и осеклась, тихонькоохнула.

Было с чего! На завтра, на 18-е, напророчена кончинагосударева!

Вот уже несколько месяцев в дворцовых закоулках только ишептались, что о близкой смерти Грозного. Он был болен, тяжко болен – все телоопухло и, чудилось, гнило изнутри. Кто-то болтал о небесной каре, котораянаконец настигла жестокого царя, а кто-то, например Годунов, с усмешкой думал,что старания Бомелия, Френчема и последнего архиятера, голландца Иоанна Эйлофа,наконец начали приносить свои плоды…

Сама смерть властелина уже мало волновала бояр и челядников,их занимала только мысль о преемнике. Кто станет следующим царем? Дмитрий мал,Федор слабоумен. Кому из них завещает государь царство? Кого назначитнаставником Дмитрию, кого – в советники Федору?

На исходе зимы 84-го года, ясной лунной ночью, вдруг явиласьв небе комета. Повисла меж церковью Иоанна Великого и Благовещения, подобнокресту, обагренному кровью. Вся Москва высыпала на улицы, задрала головы,пялилась в небо, молясь и гадая, какое несчастье сулит сие знамение.

Услыхал о комете царь. Кутаясь в медвежью шубу,поддерживаемый под руки Годуновым и Эйлофом, вышел на красное крыльцо, долгосмотрел на странное светило, и вдруг, побелев ликом, уронил тяжелые слова:

– Вот знамение моей смерти!

Годунов и Эйлоф стремительно переглянулись за его спиной, нототчас начали возражать в один голос. Царь молча кивал: мол, дело ваше такое –утешать умирающего. Воротясь в свои покои, позвал к себе Бельского и о чем-тодолго и тихо говорил с ним.

В ту же ночь Бельский спешно выслал гонцов в Холмогоры, где,как известно, обитают поблизости от Лапландии самые наизнатнейшие колдуны иколдуньи. Все они были незамедлительно доставлены в Москву и приведены водворец.