Оскорбленный мелочными переговорами и спорами, Константинопольский патриарх чуть было не расстроил все дело, но тут вспылил император, заявивший своему архиерею: «Сейчас я доподлинно узнал, что спор о троне и кафедрах возник не ради устроения Собора и нашего духовного устроения, но ради превозношения и мирского блеска». Это возымело свое действие, и наконец 9 апреля 1438 г. Собор начал свою работу[1045].

По мнению латинян, вселенский характер Собору придавало присутствие на нем Римского папы и Византийского императора, хотя представительство Западной церкви было не очень широким. Так, в частности, в Ферраро прибыли лишь итальянские архиереи, да и то в незначительном количестве. Помимо них, прибыли три испанских епископа, два ирландских, по одному епископу из Португалии и Польши и ни одного из Англии и Священной Римской империи. Из государств только графство Анжу и герцогство Бургундия направили своих представителей. А послы Арагона участвовали на Соборе лишь в качестве наблюдателей[1046].

Поскольку во время пути настроения участников делегации открылись во всей полноте, василевс решил сделать ставку в грядущих обсуждениях на митрополита Виссариона Никейского, который отличался не только образованностью, но и желанием достигнуть компромисса с католиками, а потому все свободное время проводил в изучении латинских трудов и западных Отцов Церкви. По желанию царя именно он должен был ораторствовать на заседаниях, пытаясь найти истину в диспутах с латинянами. Надо сказать, в этом отношении император не обманулся в своих ожиданиях: как показали последующие события, при всем своем латинофильстве Виссарион честно дебатировал с католиками, не давая им никаких поблажек[1047].

Но при всем благоволении василевса к Никейскому митрополиту приветственную речь государь поручил произнести все же св. Марку Эфесскому. И надо сказать, его выступление было наполнено уважением к сану Римского епископа и надеждой на разрешение догматических разногласий. Хотя и содержало в себе известные резкости, совсем не обязательные для торжественного мероприятия.

«Давно уже говорили о том, что дела наши должны быть разобраны Вселенским Собором, а теперь это желание исполнилось, и мы все наши вопросы принесли сюда. Дай же нам, Господи, свершить то, что начали». Но далее св. Марк, к крайнему неудовольствию западной делегации, акцентировал внимание на Filioque, настаивая на том, чтобы Римский папа устранил его из Символа Веры.

«Что это за желание соперничества, что ты отстаиваешь недавнее прибавление к Символу Веры? Это прибавление раздробило и разделило Тело Христово, и рассекло призванных Христом в их мыслях надолго. Зачем это длительное и долговременное упорство, недоброжелательная подозрительность к братьям и отчуждение тех, кого это вводит в соблазн? Зачем вопреки Евангелию, которое мы приняли, мы будем благовествовать другое? Посмотри на сплетенный венец славы и не откладывай увенчаться им. Ибо один разделил, а ты соедини. Один расколол и попытался сделать зло неисправимым, а ты же имей честь исправить происшедшее. Я слышал от одного из ваших философов, что прибавление к Символу Веры сделано ради икономии, ради исправления тех, которые неправильно понимали веру. Так пусть же по икономии это прибавление будет изъято, чтобы вы приняли братьев. Вспомни о крови христиан, которая каждый день льется, и о горьком рабстве христиан у варваров, и о поругании Креста Христова, а также о низвержении алтарей, упразднении домов молитвы, отмене божественных песнопений, о захвате святых мест, расхищении священных сосудов и убранства. Всему этому может быть положен конец, если мы придем к миру и согласию, с помощью Божьей. Только отложите свою суровость и неуступчивость, и снизойдите к нам, немощным, и изымите из среды то, что вводит в соблазн»[1048]. Это выступление откровенно показало, что если мир и возможен, то путь к нему будет очень нелегким.

Чтобы не тратить время впустую, решили после Пасхи трижды в неделю собирать комиссию для обсуждения догматических разногласий. В составе ее от византийской делегации присутствовали св. Марк Эфесский, митрополит Виссарион Никейский, Досифей Монемвазийский, Мефодий Лакедемонский, Софроний Анхилакский, великий хартофилакс Константинопольской церкви Вальсамон, великий эклесиарх Сиропул, два игумена и один монах. Хотя, по единодушному свидетельству современников, св. Марк Эфесский занимал первое место по авторитету, включение Виссариона в состав согласительной комиссии было сделано по личному распоряжению императора. По его же инструкциям прения дозволялось вести исключительно св. Марку и митрополиту Никейскому, более никому[1049].

От латинян в состав согласительной комиссии вошли кардинал Иулиан Алгергатис, епископ Родосский Андрей, два кардинала, два митрополита, два епископа и четыре монаха. Надо полагать, стороны максимально пытались уйти от спорных вопросов, которые не могут быть разрешены моментально, в частности от Filioque. Поэтому на первом же совещании был поставлен другой вопрос – о «чистилище», который, как полагали сам император и св. Марк Эфесский, мог бы стать своего рода «мостиком» между двумя делегациями.

Для этого суждения были все основания, поскольку вопрос о загробной жизни души не относится к числу признанных догматов Восточной церкви, да и сама тема «чистилища» возникла гораздо позднее Великого раскола, а потому не могла быть отнесена к его причинам.

Как известно, идея чистилища берет свое начало еще в языческих формированиях, а также в иудаизме, «шеол» которого близок ассирийскому аду «араллу» и греческому «гадесу». Смысл ее заключается в том, что с момента смерти до Страшного Суда души усопших людей должны пройти через очистительный огонь, как об этом, по мнению латинян, говорит апостол Павел: «Каждого дело обнаружится; ибо день покажет, потому что в огне открывается, и огонь испытает дело каждого, каково оно есть. У кого дело, которое он строил, устоит, тот получит награду. А у кого дело сгорит, тот потерпит урон; впрочем, сам спасется, но так, как бы из огня» (1 Кор. 3: 13—15).

Поэтому чистилище занимает некое среднее, промежуточное место между раем и адом, где души грешников испытывают мучения – еще не адовы, но настолько страшные, что никто на земле не испытывал ничего подобного. Именно здесь молитвы живущих на земле и всей Церкви особенно важны для усопших, поскольку из ада, если их души будут туда ввергнуты, уже выхода нет. И молитвенная помощь им становится для них последней надеждой. Чистилище имеет конкретное место, и чистилищные мучения носят вполне материальный характер, начинаясь уже (по некоторым интерпретациям этого учения) уже здесь, в земной жизни.