– А вы разве читали Вольтера? – заключил Алеша.

– Нет, не то чтобы читал… Я, впрочем, «Кандида» читал, врусском переводе… в старом, уродливом переводе, смешном… (Опять, опять!)

– И поняли?

– О да, всё… то есть… почему же вы думаете, что я бы непонял? Там, конечно, много сальностей… Я, конечно, в состоянии понять, что этороман философский и написан, чтобы провести идею… – запутался уже совсем Коля.– Я социалист, Карамазов, я неисправимый социалист, – вдруг оборвал он ни стого ни с сего.

– Социалист? – засмеялся Алеша, – да когда это вы успели?Ведь вам еще только тринадцать лет, кажется?

Колю скрючило.

– Во-первых, не тринадцать, а четырнадцать, через две неделичетырнадцать, – так и вспыхнул он, – а во-вторых, совершенно не понимаю, к чемутут мои лета? Дело в том, каковы мои убеждения, а не который мне год, не правдали?

– Когда вам будет больше лет, то вы сами увидите, какоезначение имеет на убеждение возраст. Мне показалось тоже, что вы не свои словаговорите, – скромно и спокойно ответил Алеша, но Коля горячо его прервал.

– Помилуйте, вы хотите послушания и мистицизма. Согласитесьв том, что, например, христианская вера послужила лишь богатым и знатным, чтобыдержать в рабстве низший класс, не правда ли?

– Ах, я знаю, где вы это прочли, и вас непременно кто-нибудьнаучил! – воскликнул Алеша.

– Помилуйте, зачем же непременно прочел? И никто ровно ненаучил. Я и сам могу… И если хотите, я не против Христа. Это была вполнегуманная личность, и живи он в наше время, он бы прямо примкнул креволюционерам и, может быть, играл бы видную роль… Это даже непременно.

– Ну где, ну где вы этого нахватались! С каким это дуракомвы связались? – воскликнул Алеша.

– Помилуйте, правды не скроешь. Я, конечно, по одномуслучаю, часто говорю с господином Ракитиным, но… Это еще старик Белинский тоже,говорят, говорил.

– Белинский? Не помню. Он этого нигде не написал.

– Если не написал, то, говорят, говорил. Я это слышал отодного… впрочем, черт…

– А Белинского вы читали?

– Видите ли… нет… я не совсем читал, но… место о Татьяне,зачем она не пошла с Онегиным, я читал.

– Как не пошла с Онегиным? Да разве вы это уж… понимаете?

– Помилуйте, вы, кажется, принимаете меня за мальчикаСмурова, – раздражительно осклабился Коля. – Впрочем, пожалуйста, не думайте,что я уж такой революционер. Я очень часто не согласен с господином Ракитиным.Если я о Татьяне, то я вовсе не за эманципацию женщин. Я признаю, что женщинаесть существо подчиненное и должна слушаться. Les femmes tricottent,[30] каксказал Наполеон, – усмехнулся почему-то Коля, – и по крайней мере в этом ясовершенно разделяю убеждение этого псевдовеликого человека. Я тоже, например,считаю, что бежать в Америку из отечества – низость, хуже низости – глупость.Зачем в Америку, когда и у нас можно много принести пользы для человечества?Именно теперь. Целая масса плодотворной деятельности. Так я и отвечал.

– Как отвечали? Кому? Разве вас кто-нибудь уже приглашал вАмерику?

– Признаюсь, меня подбивали, но я отверг. Это, разумеется,между нами, Карамазов, слышите, никому ни слова. Это я вам только. Я совсем нежелаю попасть в лапки Третьего отделения и брать уроки у Цепного моста,

Будешь помнить здание

У Цепного моста!

Помните? Великолепно! Чему вы смеетесь? Уж не думаете ли вы,что я вам все наврал? («А что, если он узнает, что у меня в отцовском шкафувсего только и есть один этот нумер „Колокола“, а больше я из этого ничего нечитал?» – мельком, но с содроганием подумал Коля.)

– Ох нет, я не смеюсь и вовсе не думаю, что вы мне налгали.Вот то-то и есть, что этого не думаю, потому что все это, увы, сущая правда! Нускажите, а Пушкина-то вы читали, «Онегина»-то… Вот вы сейчас говорили оТатьяне?

– Нет, еще не читал, но хочу прочесть. Я без предрассудков,Карамазов. Я хочу выслушать и ту и другую сторону. Зачем вы спросили?

– Так.

– Скажите, Карамазов, вы ужасно меня презираете? – отрезалвдруг Коля и весь вытянулся пред Алешей, как бы став в позицию. – Сделайтеодолжение, без обиняков.

– Презираю вас? – с удивлением посмотрел на него Алеша. – Даза что же? Мне только грустно, что прелестная натура, как ваша, еще и неначавшая жить, уже извращена всем этим грубым вздором.

– Об моей натуре не заботьтесь, – не без самодовольстваперебил Коля, – а что я мнителен, то это так. Глупо мнителен, грубо мнителен.Вы сейчас усмехнулись, мне и показалось, что вы как будто…

– Ах, я усмехнулся совсем другому. Видите, чему яусмехнулся: я недавно прочел один отзыв одного заграничного немца, жившего вРоссии, об нашей теперешней учащейся молодежи: «Покажите вы, – он пишет, –русскому школьнику карту звездного неба, о которой он до тех пор не имелникакого понятия, и он завтра же возвратит вам эту карту исправленною». Никакихзнаний и беззаветное самомнение – вот что хотел сказать немец про русскогошкольника.

– Ах, да ведь это совершенно верно! – захохотал вдруг Коля,– верниссимо, точь-в-точь! Браво, немец! Однако ж чухна не рассмотрел и хорошейстороны, а, как вы думаете? Самомнение – это пусть, это от молодости, этоисправится, если только надо, чтоб это исправилось, но зато и независимый дух,с самого чуть не детства, зато смелость мысли и убеждения, а не дух ихнегоколбаснического раболепства пред авторитетами… Но все-таки немец хорошо сказал!Браво, немец! Хотя все-таки немцев надо душить. Пусть они там сильны в науках,а их все-таки надо душить…

– За что же душить-то? – улыбнулся Алеша.

– Ну я соврал, может быть, соглашаюсь. Я иногда ужасныйребенок, и когда рад чему, то не удерживаюсь и готов наврать вздору. Слушайте,мы с вами, однако же, здесь болтаем о пустяках, а этот доктор там что-то долгозастрял. Впрочем, он, может, там и «мамашу» осмотрит и эту Ниночку безногую.Знаете, эта Ниночка мне понравилась. Она вдруг мне прошептала, когда я выходил:«Зачем вы не приходили раньше?» И таким голосом, с укором! Мне кажется, онаужасно добрая и жалкая.

– Да, да! Вот вы будете ходить, вы увидите, что это засущество. Вам очень полезно узнавать вот такие существа, чтоб уметь ценить иеще многое другое, что узнаете именно из знакомства с этими существами, – сжаром заметил Алеша. – Это лучше всего вас переделает.

– О, как я жалею и браню всего себя, что не приходил раньше!– с горьким чувством воскликнул Коля.

– Да, очень жаль. Вы видели сами, какое радостное выпроизвели впечатление на бедного малютку! И как он убивался, вас ожидая!