правил разрешения споров. Местное управление дробилось на фракции, теряло устойчивость, становилось радикальным — согласно моему тезису 5.

В мае и в особенности в июне произошли первые стычки между хорватской и сербской полицией. Ожесточение привело к жертвам, но это не были преднамеренные убийства. Впрочем, вскоре избиения и убийства стали более избирательными — националисты объявили охоту на умеренных лидеров (предателей общего дела) как в своих национальных общинах, так и за их пределами. Насилие оправдывали как самооборону или месть по принципу «это не мы начали». Жертвой возмездия чаще всего становились случайные люди, а не истинные виновники. Невинные жертвы мстили таким же невинным жертвам — так раскручивался маховик насилия. В атмосфере страха и незащищенности голос разума никто не желал слышать. Люди прятались под панцирем своей этнической группы, сознавая, что лишь близкие по крови смогут их защитить. Потоки беженцев, шедшие в ту и другую сторону, способствовали появлению моноэтничных городов и сельских поселков. Там появлялась и своя полиция. В обстановке всеобщего насилия имущественные привилегии практически ничего не стоили, за исключением тех редких случаев, когда за деньги удавалось выторговать свою жизнь. Вопрос жизни и смерти зависел от национальности — самый красноречивый пример победы этничности над кланом.

Сегрегация воздвигла и идеологические барьеры. Телефонная связь между Сербией и Боснией с Хорватией была перерезана. Радикалы поставили под контроль национальные радиостанции и телевидение. Альтернативной информации не поступало. Беженцы отдавали себя под защиту вооруженных националистов. Такое вначале могло случиться в одной деревне. Но лиха беда начало — неуверенность, страх, растущая паника заставляли следовать этому примеру и жителей других населенных пунктов. Местные грабили опустевшие дома и расселяли там беженцев, которые стягивались отовсюду. Сотни униженных и оскорбленных взывали о мести и тем самым провоцировали дальнейшую радикализацию. Небольшие группы радикальных боевиков с той и с другой стороны провоцировали друг друга; локальное и ограниченное насилие в любой момент могло перейти в массовую этническую чистку. Среди радикалов встречались и сущие головорезы, но большинство были обычными испуганными людьми, обуреваемыми теми чувствами, которые Кац (Katz, 1988) называет «комплексом убийцы»: страх — унижение — праведный гнев.

Местные условия способствовали дальнейшей эскалации. Безработица среди сельской молодежи достигала 30 %. Молодые люди околачивались в скверах и барах, у них было много свободного времени, но мало денег и перспектив. Для этих отверженных этнонационалисты всегда находили работу, которая могла дать выход эмоциям, повысить статус и самооценку вне зависимости от образования, социальной или профессиональной принадлежности. «Сердитое поколение» решительно окунулось в гущу кровавых событий под аплодисменты радикальных националистов. Классовые интересы уступили место этническим. У крестьянской семьи всегда было оружие как часть традиционного патриархального уклада жизни. Мужчины в местных забегаловках демонстрировали друг другу свои грозные стволы и спорили об их достоинствах. Молодые же лезли из кожи вон, чтобы доказать свою доблесть и попасть в избранный круг настоящих бойцов. Это был горючий материал военизированного национализма. В этих районах смешанные межэтнические браки были редкостью. Каждый мог доказать чистоту своей крови и с полным на то правом выступить на защиту своей этнической группы. По этим местам однажды прокатилась Вторая мировая война со всеми ее ужасами. Отцы и деды заплатили за мир кровью и хорошо помнили, кем были усташи или четники. Сербы Краины называли себя «остатками уничтоженного народа». В 1945 г. сюда пришли партизаны и утвердили в Краине сербских переселенцев. Их статус не был однозначным. Одни считали их захватчиками чужой земли, другие победителями фашистов. Все это подогревало напряженность (Glenny, 1993: 107–108, Silber & Little, 1995: 98-112).

Были и предпосылки, благоприятствовавшие компромиссу. В течение 40 лет на этой территории не было серьезных этнических конфликтов. Свидетели на Гаагском трибунале утверждали, что до 1990 г. все жили в мире и согласии, сознавая культурные различия между собой, но не считая их яблоком раздора. И хотя выборы 1990 г. резче обозначили этническую идентичность, лишь единицы ратовали за насильственное решение политических проблем. Многие догадывались, к каким прискорбным результатам это может привести, что и доказали события 1990 г. В стабильно функционирующем обществе непросто разрушить социальные нормы, согласно которым насилие является делом безнравственным и бессмысленным. Югославия была таким обществом. Националистические партии родились в лоне культурных ассоциаций, их возглавили теоретики, а не громилы — прозаики, поэты, ученые, врачи, психологи. Их «насилие» было не более чем фигура речи. Зубной врач Бабич, психиатры Рашкович и Караджич, профессор биологии Плавшич не собирались убивать людей. Они просто надеялись, что угрожающая риторика поможет объединить своих и устрашить чужих. В первой половине 1991 г. эти разнонаправленные векторы способствовали фрагментации каждой этнической общины. Быстрее всего это произошло в Хорватии, медленнее — в Боснии, стремительно — в Косово. В Крайне развернулась борьба между различными сербскими фракциями — умеренным Рашковичем, и более радикальными Бабичем и Мартичем. Среди хорватов Центральной Боснии соперничество шло между умеренным Клужичем и радикалом Бобаном. Только в сербских районах Центральной и Восточной Боснии радикальный Радован Караджич держал под контролем свою партию, хотя там ее представлял более уклончивый Колжевич, а Караджич еще не прошел точку невозврата. При таком раскладе умеренные имели два преимущества — они сохраняли власть и выступали за порядок. Но власть рушилась на глазах.

Осиек этнически был преимущественно хорватским городом в восточной Славонии в окружении сербских деревень. Мини гражданская война могла вспыхнуть в любой момент. И на той и на другой стороне были слышны призывы к вооруженной обороне. В самом начале кризиса миролюбивый шеф местной полиции хорват Рейхл-Кир, невооруженный, постоянно совершал обходы района. Он призывал к миру защитников баррикад, он призывал отложить в сторону оружие. И с той и с другой стороны его поддерживали местные, с ужасом думавшие о возможной гражданской войне. Деревни, где обосновались сербы-переселенцы, в 10 раз опаснее остальных, говорил Рейхл-Кир и, не щадя сил, успокаивал там людей (Stitkovac, 1997: 160, 170). Хорватские лидеры Осиека тоже не желали проблем. Не искал их себе и сербский лидер СДС Вучевич. Но на тех и на других давила радикальная оппозиция. В этих условиях события могли развернуться по трем сценариям. Во-первых, центр мог усилить полицейские части в Хорватии, Сербии и Боснии, тогда местные радикалы были бы подавлены. Именно так гасятся национальные конфликты во всем мире. Как мы увидим в главе 16, массовые беспорядки в Индии и Индонезии были подавлены, когда полиция применила силу против всех вооруженных мятежников. Репрессии против повстанцев или тех, кто бряцает оружием, всегда приносят положительный результат до новой вспышки насилия.

К сожалению, этот сценарий в нашем случае не сработал, поскольку