своем желал покончить с коммунистическим прошлым, эти полиэтнические структуры начали расползаться на глазах. На смену им пришла другая мобилизующая сила — этнические землячества. При коммунистах эта сила держалась в тени и не лезла в политику, занимаясь организацией фестивалей народной музыки и танца, футбольных матчей, парадов, народных гуляний и других акций огромного масштаба. В конце 1980-х гг. к ним присоединились культурные организации республиканского уровня. Именно на этой основе националистические партии смогли провести мобилизацию гражданского общества. Третьей силой были представители свободных профессий, городская интеллигенция, творческие союзы. Оттуда вышли самые талантливые журналисты и самые пламенные ораторы. Они много толковали о феминизме, о гражданских правах, но не умели мобилизовать массы. Интеллектуалы рассуждали о гражданском обществе, а общество тем временем сплачивалось вокруг националистических организаций и этнических союзов — такое «гражданское» общество могло привести страну лишь к гражданской войне.

Либеральная демократия и ее социальные науки часто имеют смутное представление о корреляции желания индивидуума с результатами голосований. Используя опросы общественного мнения, основываясь на социологических анализах, исследователи пытаются узнать, о чем думают люди, и приходят в замешательство (как Ричард Холбрук или социологи, измеряющие социальную дистанцию), когда окончательный результат не совпадает с арифметической суммой индивидуальных человеческих предпочтений. Большинство людей имеют неопределенные и часто противоречивые политические взгляды, какие именно взгляды попадут в избирательную урну в виде бюллетеня, зависит от внешней организующей силы. Манипуляция общественным сознанием привела к власти именно Милошевича, а не других сербских националистов. Результат нам известен. Борьба элит в 1990 г. завершилась победой жесткого и опытного политика над наивными и неопытными демократами. Так часто происходит на демократических выборах. Демократизация подвела Югославию к опасной черте. В большинстве республик к власти пришли националисты. Они принесли с собой ожесточение, страх, неразрешимую дилемму безопасности.

ВОЗНИКНОВЕНИЕ ОРГАНИЧЕСКОГО НАЦИОНАЛИЗМА

Через 9 месяцев после выборов в Югославии начали оформляться органические государства-нации. В конце июня 1991 г. Словения и Хорватия объявили о своей независимости. За истекшее время эти две республики отказывались от каких-либо компромиссов с Сербией. Да и не могло быть компромисса между сильной сербской федерацией и слабой хорватско-словенской конфедерацией. Три республики были готовы пойти на взаимный риск эскалации, но не на компромисс. У Словении не было особых трудностей с выбором. Это была самая процветающая и европейски ориентированная республика, наименее зависимая от Сербии, а значит не заинтересованная в сохранении федерации. Провозглашение независимости практические ничем ей не угрожало, поскольку у нее были неоспоримые границы, общая граница с Сербией отсутствовала, да и самих сербов в Словении было совсем немного. Словенское руководство было уверено, что Сербия смирится с провозглашением независимости, если действовать уверенно и единодушно.

Словения объявила о независимости, не столкнувшись со сколь-либо серьезным внутренним противодействием. После того, как словенские полицейские силы продемонстрировали, что им не страшна полуразложившаяся Югославская народная армия (ЮНА), Милошевич отпустил республику на свободу. Югославские военные были в смятении, в высшем командовании произошел раскол. Возвысили голос генералы, разгневанные тем, что Федерацию сдали без боя. Председатель Президиума СФРЮ Борислав Йович (верный союзник Милошевича) заявил в телеинтервью: «Это было этнически чистое государство. Никаких сербов. Словения захотела выйти из Югославии. Мы ничего не могли поделать» (Би-би-си, 1998). Этническая война пощадила Словению, где почти не было меньшинств. В дальнейшем я не буду касаться этой республики. И все же словенцы внесли свою лепту в разрушение югославского федерализма. Отчасти в этом повинны и европейские страны, поспешившие признать независимость Словении, хотя внешний фактор и не был главным. Вероятно, все стороны несут коллективную ответственность за торжество идеи нации-государства. А разорвали на клочки свою страну сами югославы.

Провозгласив независимость, Хорватия добила югославскую конфедерацию и обострила ситуацию до предела. У Хорватии была протяженная граница с Сербией и значительное сербское меньшинство. В отличие от Словении, Сербия имела серьезные интересы в этой республике, и последствия сецессии могли стать губительными. Теперь переговоры проходили между двумя полунезависимыми республиками, и возросла возможность военного конфликта. Под контролем Сербии оставалась большая часть югославской армии (ЮНА), что и было ее главным козырем в большой игре. Сербы были уверены, что военная сила — достаточный аргумент, чтобы принудить Хорватию остаться в Федерации. Пойдут ли хорваты на такой риск, станут ли они добиваться суверенитета? От исхода этого противостояния зависела и судьба других жаждущих независимости республик. Региональные политики и политические партии вышли на авансцену во втором акте.

Пришедший к власти Туджман вначале не помышлял о независимой Хорватии из прагматических соображений — бывший генерал опасался прямой военной агрессии. Ведя политический торг с Сербией, хорватский президент тайно закупал оружие за границей и зазывал к себе военных советников (чего не делал Изетбегович в Боснии). Чем дольше затягивались переговоры, тем сильнее становилась Хорватия. Хорватские эмигранты выколачивали деньги для своей исторической родины в США, Канаде и везде где только можно. В эмигрантских кругах, больше чем в самой Хорватии, была жива идеология усташей — вера в то, что защитить независимость Хорватии можно лишь силой оружия. Многие эмигранты вернулись на родину и заняли сильные позиции в Хорватском демократическом содружестве (ХДС). Это были сторонники жесткого курса, контролировавшие военный сектор. «Мягкий» сектор административного управления достался новообразованному государству по наследству от старой, федеративной Хорватии, «жесткие», силовые функции должна была исполнять армия, но ее не было, а полиция в сербских анклавах была преимущественно этнически сербской. «Ястребы» тайно создавали хорватскую армию, полиция же деградировала и разрушалась. В Хорватии обнаружились все те признаки государственной нестабильности, которые (в соответствии с моим тезисом 5) должны были привести ее к этнической войне.

Идеалом Туджмана стало хорватское государство-нация, и он был готов пойти на многое для достижения этой цели. Хорватский лидер был историком-любителем. В одной книге он сводит к минимуму число жертв, павших от рук усташей в страшном лагере смерти Ясеновац. В исследовании «Национализм и современная Европа» Туджман пишет, что в случае отделения Боснии и Герцеговины «Хорватия окажется в чрезвычайно уязвимой ситуации в экономическом и географическом отношении, а посему в широком политическом смысле независимость этих народов нанесет серьезный ущерб развитию хорватской нации». Боснийских мусульман он причислял к хорватам. Рассматривая хорватско-мусульманский этнический тандем как некое единство, Туджман считал возможным присоединение большей части Боснии к Хорватии (Tudjman, 1981:112–115). Осуществление такой идеи на практике было бы подобно взрыву пороховой бочки и для мусульман, и для сербов.

На выборах партия ХДС Туджмана неоднократно требовала «суверенитета Хорватии» или «государства для хорватов», не говоря ни слова о правах национальных меньшинств. Свой голос в общий хор влили даже