— Мне кажется, что ваше преступление оказалось совсемне таким сложным, каким вы его считали.

— Вы сумели раскрыть преступление? — обрадовалсяМихаил Михайлович. — Вам удалось найти убийцу?

— Вы меня не поняли. Оно не просто сложное. Судя повсему, это будет самая загадочная история в моей жизни. И знайте — я неуспокоюсь, пока не найду убийцу.

Этот кабинет отличался от всех, которые Дронго до сих порвидел в институте. Здесь было чисто, просторно, комфортно и безжизненнонеуютно. Он мог принадлежать любому безликому мужчине, но в действительностиэто был кабинет известного ученого, профессора Моисеевой.

Здесь все было подчинено работе. На подоконниках не былоцветов, на стенах — ни единой картины. На столе, кроме обычного канцелярскогонабора отечественного производства, лежала лишь стопка бумаг и несколькообычных канцелярских конвертов. И больше ничего, что свидетельствовало бы охарактере заместителя директора или ее пристрастиях.

Моисеева была высокого роста, ее строгий костюм состоял изтемной юбки, такого же цвета пиджака и светлой блузки. Никаких украшений иликосметики. Лишь слабый запах лаванды как бы являлся данью женскому естествухозяйки кабинета. У профессора Моисеевой были довольно правильные черты лица,немного удлиненный нос, не портивший общей симметрии, припухшие веки и чутьодутловатые щеки.

Безжизненно строгие глаза выдавали в ней одинокую женщину,потерявшую шанс найти себе пару. Она приняла Дронго, стоя у дверей, в точномсоответствии с этикетом, по-мужски крепко пожала руку и указала на два кресла,стоявших в углу кабинета. Сыркину она просто кивнула, для нее заместительдиректора по режиму и хозяйству был почти что завхоз. Все, что не касалосьработы, Моисееву абсолютно не интересовало.

— Сергей Алексеевич вчера говорил мне про вас, —сказала Моисеева, доставая сигареты. — Он считает вас лучшимэкспертом-аналитиком. Я, правда, не знаю, как к вам обращаться. Дронго —слишком фамильярно. Может быть, по имени-отчеству.

— Называйте меня Дронго, я уже привык.

— Как хотите. Скажите, а чем я, собственно, могу вампомочь?

— Вы занимаете угловой кабинет, обращенный окнами и напроходную, и на здание, где было совершено убийство. В тот вечер вы работали всвоем кабинете. Я понимаю, что мой вопрос несколько стандартен, вас об этом уженеоднократно спрашивали. Но, возможно, вы вспомните какие-то детали? Мне важнознать все.

— Нет, я ничего не забыла, — с ходу ответилаМоисеева. — И никого не видела. У меня нет привычки смотреть в окно вовремя работы, — строго добавила она.

Дронго едва заметно улыбнулся. Трудно было представить себеэту даму, праздно глядящей в окошко.

— Технический отдел работает под вашим руководством.Как вы считаете, что могло спровоцировать убийцу на подобное преступление?

— Я не считаю, а знаю, — убежденно сказалаМоисеева, стряхивая пепел в пепельницу, стоявшую перед ней на столике. —Спровоцировать могла только сам Хохлова. Я неоднократно делала замечание нашимдевушкам, но разве они меня послушались бы? А Сергей Алексеевич проявлял тутизлишнюю либеральность. И об этом я ему говорила.

— В каком смысле?

— Молодая девушка не должна вести себя подобнымобразом, — объяснила профессор. — Конечно, это большая трагедия, и мывсе были ошеломлены, но когда-нибудь нечто подобное могло случиться. Все этимини-юбки, обтягивающие телеса брюки, прозрачные блузки, которые не только нескрывали, но и… Извините меня, я привыкла говорить то, что думаю.

— Да, да, разумеется. Но вы сказали им. Кому именно —«им»? Насколько я понял, речь пока идет только о Хохловой?

— Да, верно, — смутилась Моисеева, потушивсигарету. — Бедная девочка.

Сыркин, сидевший чуть в стороне, заерзал на стуле, но непосмел ничего вставить.

— У нас есть в институте несколько молодых особ, которыебольше думают о своем макияже, чем о работе, — твердо заявилаМоисеева. — К сожалению, не очень-то удается построить их режим так, чтобыв рабочее время от них было больше отдачи. И пользы, — добавила она, чутьповысив голос.

— Вы никого не подозреваете? — вдруг спросилДронго.

— Конечно, никого, — удивилась профессор. —По-моему, все уже и так ясно. Преступление совершил наш бывший охранник. Унего, кажется, была судимость. Никто из сотрудников нашего института такоесделать не мог. Это дикость, варварство, извращение. Я даже не знаю, какназвать этого убийцу. Его лечить нужно, а не сажать в тюрьму.

— А почему вы уверены, что именно он совершил убийство?

— Больше некому, — твердо заявила она. — Яработаю здесь уже много лет и хорошо знаю наш коллектив. Нельзя сказать, что унас работают исключительно одаренные и порядочные люди. Но то, что у нас вколлективе не может быть маньяков и насильников, — это безусловно. Я вэтом не сомневаюсь.

— Почему — насильников? Насколько я знаю, Хохлова былатолько убита.

— Не знаю, — чуть поморщилась она, —возможно, вы и правы. Я не вдавалась в эти малоприятные детали.

— А как вы могли бы охарактеризовать покойную?

— О покойных или хорошо, или ничего, — она досталасигареты, снова закурила, — но я объективный человек. В науке она былаабсолютный ноль и даже отрицательная величина, плохо влияющая на коллектив.Ветреная, непостоянная, непоследовательная. Человек, правда, неплохой, такговорят ее коллеги. Отзывчивая, добрая, иногда слишком добрая. Вот, собственно,и все, что я знаю. У вас есть еще вопросы?

— Только один, последний. Кто принимал ее на работу?

— Это не входит в мою компетенцию, — сухо ответилаМоисеева. — Ее принимал сам Архипов.

— Спасибо. Извините, что я вас побеспокоил. —Дронго поднялся из кресла. Хозяйка кабинета встала следом. Посмотрела ему вглаза.

— Вы думаете, что это сделал кто-то из наших? —спросила она.

— Во всяком случае, не охранник, у которого быласудимость.

Она отвернулась. Помолчав, раздумчиво произнесла:

— Вот так живешь рядом с людьми, работаешь, доверяешьим. А потом оказывается, что кто-то из окружающих тебя — дикий зверь, маньяк.Это очень тяжело себе представить. Полный крах всех иллюзий.

— Да, — согласился Дронго, — возможно, вы иправы.

Она впервые за все время разговора с интересом посмотрела нанего. Протянула руку.

— Если я понадоблюсь, можете заходить в любое время. Досвидания.

— До свидания, — рукопожатие было таким же —мужским и сильным, как и при знакомстве.

Дронго и Сыркин вышли из кабинета. Когда дверь за нимизакрылась, Сыркин приглушенно сказал: