— Она очень хороший ученый. Но одиночество наложилосвой отпечаток на ее характер и поступки. Послушать ее — так на работу вседолжны приходить в рабочих комбинезонах, быть бесполыми существами.

— Она думает прежде всего о работе, — возразилДронго, — это понятно. Мне нужно еще познакомиться с Сулахметовой,Фирсовой и поговорить с вашей Олей.

— Почему с моей? — смутился Сыркин.

— Это же вы нас познакомили. Не обижайтесь, я не хотелсказать ничего такого.

— Фирсова сидит на третьем этаже, в своем отделе. Какраз в этом углу находится ее кабинет. Под нами. Сулахметова на втором. Но напротивоположной стороне. Их окна обращены в другую сторону. Оля, наверное,сейчас в машбюро. Она обычно приносит туда работу технического отдела.Машинистки сидят в конце нашего этажа, — Сыркин показал рукой, —рядом с моим кабинетом.

— Пойдемте-ка туда, — предложил Дронго. — Ядумал, что машинописных бюро уже не бывает. Сейчас все перешли на компьютеры.

— Какие компьютеры? Все равно все отчеты нужно готовитьв письменном виде. Попробуйте послать куда-нибудь в вышестоящую инстанциюписьмо по факсу или по электронной почте. Будет грандиозный скандал.

— Ну, это понятно. Начальство привыкло кперсонифицированной ответственности своих подопечных. Им нужны письма с личнымиподписями, с печатями, чтобы в случае необходимости прикрыться такимибумажками.

— Вот-вот. Вы не знаете, сколько мы отправляем бумаг,которые никому не нужны, — оживленно говорил Сыркин, шагая впереди.

Он дошел до машбюро, открыл дверь.

— Входите, — пригласил он Дронго.

В очень длинной комнате за столиками сидели четыре женщины.Две молоденькие девушки, одна женщина чуть постарше и одна совсем седая,похоже, давно вышедшая на пенсию. Все улыбались, очевидно, кто-то из нихрассказывал смешную историю. Вошедших так и встретили — улыбками. Сыркина небоялись, скорее уважали. Дронго заметил сидевшую на стуле Ольгу Финкель.Девушка была уже в другой, но не менее смелой мини-юбке, наглядно демонстрирующейее красивые коленки. В комнате было много цветов, очевидно, Михаил Михайловичщедро делился цветочными горшками и вазочками с соседним кабинетом. В комнатецарил тот упорядоченный беспорядок, который бывает у нескольких хозяек, когдаразбросанные вещи вроде бы не принадлежат никому, а собранные — конкретнойсотруднице.

— Здравствуйте, девочки, — степенно произнесМихаил Михайлович. — Что это вы все улыбаетесь?

— Сегодня день рождения Светланы Федоровны, —пояснила Ольга, — вот мы и хотим после пяти часов отметить.

— А потом пораньше уйти с работы? — прищурилсяСыркин.

— У меня пораньше не получится, — сморщила свойкрасивый носик Оля, — опять в нашем отделе какие-то данные будутобрабатывать.

— Ничего, тебе полезно немного больше провести временина работе, — рассудительно заметил Михаил Михайлович. — А вас,Светлана Федоровна, разрешите поздравить с днем рождения.

— Спасибо, — улыбнулась самая старая изженщин. — Только уж не с чем поздравлять.

— Оля, пойдем с нами, — попросил Сыркин. —Товарищ эксперт хочет с тобой побеседовать.

— Пойдемте, — согласилась Ольга, вставая. — Ая думала, он сюда знакомиться пришел, — задиристо заявила она, и всепрыснули от смеха.

— Несерьезная ты девушка, — улыбнулся и МихаилМихайлович, выходя из кабинета. Дронго пропустил вперед девушку. Сыркин открылсвой кабинет со словами:

— Вы побеседуйте, а я сейчас вернусь.

— Спасибо, — кивнул Дронго, проходя к столу. Олясела напротив. Юбка была ей не просто коротка. Она напоминала скореенабедренную повязку. Нужно было сделать определенное усилие, чтобы не смотретьна ее ноги. Дронго вздохнул, вспомнив о разнице в возрасте с этой красотулей.Ему намахало тридцать девять. Последнее время он чувствовал себя стариком.Встречаясь с молодыми людьми, моложе его на пятнадцать-двадцать лет, он с явнымраздражением замечал, что это уже другое поколение. Более открытое и болеенезависимое, с иными жизненными ценностями. Если его сверстники были замыкающимпоколением распавшейся империи, развал которой начался, когда им было подтридцать, то молодежь взрослела в совсем иные времена.

— Скажите, Оля, — спросил Дронго, прервав цепьсвоих размышлений, — вы хорошо знали Аллу?

Девушка вздрогнула. Он заметил, как она вздрогнула. Улыбкаисчезла с ее лица.

— Почему вы спрашиваете?

— Вы ведь работали в одном отделе. Говорят, она былакрасивой молодой женщиной, как и вы.

— Может быть, — сухо ответила Оля, — мы малообщались. Она у нас проработала совсем немного.

— Но достаточно, чтобы ее успели убить.

— Да, — печально ответила девушка, — но мы сней не дружили. Просто общались по работе.

— Какой она была?

— Нормальной.

— Это я понимаю, — улыбнулся Дронго, — несомневаюсь даже, что у нее была одна голова, две руки и две ноги, — онспециально пошутил, видя, как она зажалась. — Но почему именно ее убили?Как вы думаете?

— Не знаю, — немного испуганно ответиладевушка, — я ничего не знаю.

— Что вы делали в тот вечер?

— Сидела в приемной у Архипова, — сообщилаОльга, — потом печатала в машинописном бюро. Потом Елена Витальевнапослала меня в технический отдел принести нужные ей бумаги.

— Когда это было? И как?

— Примерно в половине седьмого. Я вошла в здание,прошла в лабораторию и получила у Алексаняна нужные мне бумаги.

— Он был в лаборатории?

— Нет. Он выходил в другую комнату, смежную с лабораторией.

— А кто в этот момент был в лаборатории, вы не знаете?

— Знаю. Зинков, Коренев и Шенько. Меня много раз проэто спрашивали.

— А откуда вы знаете, что именно они были там?

— Я слышала их голоса.

— Что было дальше?

— Я взяла бумаги и вернулась обратно. Когда яподнималась в кабине лифта, один лист бумаги упал на пол и немного промок.Моисеева приказала мне его перепечатать. Я снова вернулась в бюро иперепечатала этот листок. Вот и все.

— Почему промок? У вас в лифте таскают воду?

— Нет. Но у нас есть душевые на первом этаже, где послеработы можно принять душ. Иногда после работы в лабораториях наши ребята тудаходят.

— Какой был лифт? У вас два лифта. Правый или левый?

— Правый. А другой лифт в тот вечер не работал.

— Вы отдали последний лист Моисеевой. Что было дальше?

— Потом я ушла. Но видела, как собиралась домой ЕленаВитальевна. Вот и все.