— Но в чём вы меня обвиняете?

— Я уже убедился, мисс Луиза, что человек вы крайнеосведомлённый. Вы, например, уже прознали откуда-то, что Штепанека похитилГравашоль и увозит его в Париж, вы даже знаете номер поезда и фамилию владельцацирка… В таком случае, вы, быть может, знаете и то, что на Кунгельштрассе вовремя похищения были убиты люди…

— Да…

— Люди из тайной полиции, австрийской и русской, —сказал Бестужев. — Как вы полагаете, полиция обеих держав будет оставатьсяравнодушной к таким эксцессам? Наше начальство в Вене и Санкт-Петербургевыходит из себя, речь идёт уже не только о том, чтобы отыскать Штепанека, но инайти убийц…

— Господи, я-то тут при чём?

— Хотите чистую правду? — Бестужев ухмылялсяцинично, нагло и беззастенчиво, как того требовала принятая им роль. —Ваша вина исключительно в том, что вы подвернулись под руку. Вы оказалисьрядом, только и всего. У нас никого больше нет… кроме крайне подозрительной американскойдевицы, которая расхаживает по Вене с оружием, разъезжает на автомобиле,постоянно пытается отыскать Штепанека, то и дело возникает у нас на дороге…Помните, как вы пытались меня подкупить? Вы во всём этом определённо замешаны,надеюсь, не станете отрицать? При полном отсутствии в пределах досягаемостидругих подозреваемых сгодитесь и вы…

— Но это же подлость!

— Это будни тайной полиции, мисс, — развёл рукамиБестужев. — Нравится вам это или нет, такие уж у нас в Европе порядки. Унас монархические державы с суровыми законами и имеющей широкие полномочиятайной полицией. И ещё сибирская каторга…

Она изо всех сил пыталась сохранять хладнокровие, но наглаза предательски наворачивались слёзы. Откровенно говоря, Бестужеву было еёчуточку жаль, но такая уж завязалась жестокая игра…

Подойдя к ней вплотную, Бестужев внезапно изменил тон,теперь его голос звучал мягко, едва ли не задушевно:

— Мисс Луиза, я не чудовище и не палач. Попробуйтепоставить себя на моё место… Мы гоняемся за анархистами, похитившими Штепанекаи убившими наших сотрудников, нервы у всех напряжены до предела, подозреваетсялюбой… и тут появляетесь вы с вашим несомненным интересом к Штепанеку, сденьгами и оружием, путаетесь под ногами, вмешиваетесь сплошь и рядом… Кем мыдолжны вас считать? Быть может, такой же революционеркой, как Гравашоль?

— Ничего подобного! Я…

— Вот и расскажите мне, кто вы, — сказал Бестужевпрямо-таки отеческим тоном, беря её за руку. — Убедите меня, что вы неимеете никакого отношения к революционному подполью. И я, даю вам слово,распрощаюсь и уйду…

— Серьёзно?

Она не вырвала руку, пальцы были тонкие, теплые, откровенноподрагивали. «Вот так-то, — не без злорадного удовлетворения подумалБестужев. — Суфражистка нашлась: женское равноправие и всё такое прочее… Ненужно встревать в мужские игры, золотко…»

— Вы серьёзно?

— Абсолютно, — сказал Бестужев. — Словоофицера. Я должен понять, кто вы такая — и принять решение. Я вовсе несобираюсь возводить на вас ложные обвинения, но вы, согласитесь, в даннойситуации крайне подозрительная личность. У меня есть суровое начальство… Чтоприкажете ему докладывать о вас?

Она, уронив голову, стояла с грустным, осунувшимся лицом.

— Присядьте, — сказал Бестужев всё так жемягко. — Я не питаю к вам зла, но таковы уж обязанности… Ну, садитесь.

Луиза села, глядя на него жалобно — видно было, что сейчасона не играет, и в самом деле верит всему услышанному — ну кто же виноват,меньше надо читать произведения американских щелкопёров, сочиняющих всякиеужасы о русской жандармерии и Сибири…

— Вы действительно племянница ДжонатанаХейворта? — спросил Бестужев негромко.

— Вы и это уже знаете? — встрепенулась она.

— Мы же тайная полиция, мисс Луиза…

— Да. Дядя не хотел посылать меня, но я настояла, мнехотелось попробовать себя в каком-то серьёзном деле…

— Думали, получится сплошное весёлоеприключение? — догадался Бестужев. — Думали, по лицу видно… Нашиевропейские барышни зачитываются любовными романами, а вы, надо полагать —приключенческими?

Она вздёрнула подбородок:

— Я хотела доказать, что женщины способны на многое…Должно быть равноправие… Вам, европейцам, трудно понять, что американскаядевушка может кое в чём не уступать мужчине…

— Охотно верю, — сказал Бестужев. — И дажекое в чём превосходить: я, к примеру, не умею управлять автомобилем, а выпродемонстрировали нешуточное мастерство… Откровенно говоря, я вами восхищён,Луиза, вы первая американка, какую я встретил, и вы настолько не похожи наевропейских домашних девиц, что впечатления у меня самые… слова не подберу.

Даже современные эмансипированные девушки не могутоставаться глухи к комплиментам и тону, каким они произнесены — Луиза бросилана него вполне кокетливый взгляд, она явно была польщена. Разговор грозилсбиться с наезженной колеи, и Бестужев уже насквозь деловым тоном спросил:

— Значит, дядя вас послал, чтобы вы приобрели аппаратШтепанека? Точнее, вместе с ним самим? Уговорили его уехать в Штаты и продатьпатент?

— Ну да. Никаких законов я не нарушала, никого ипальцем не тронула. Один-единственный раз пришлось грозить орудием — и вы же нестанете отрицать, что это было только на пользу? Если бы я вас не выручила…

— Да, конечно, я вам многим обязан… — дипломатичносказал Бестужев, решив не вступать в дискуссии по этому поводу. — Итак,ваш дядя хотел получить патент, аппарат, Штепанека… Зачем?

— Вы хоть чуточку разбираетесь в том, что происходит вкинематографе?

— Совершенно не разбираюсь, — сказал Бестужевчистую правду. — Сказать по совести, я очень редко смотрю фильмы и уж темболее не представляю, что происходит на фабриках, где их делают. А вы имеете кним какое-то отношение?

— Не совсем. Я просто работаю секретарём у дяди. Выхоть слышали, что кинематограф приносит огромные доходы?

— Подозреваю, — сказал Бестужев. —Кинематографических театров развелось превеликое множество, и коли уж они непрогорают, предприятие, надо полагать, доходное…

— Будьте уверены.

— А при чём здесь Штепанек? Его аппарат, насколько ямогу судить, никакого отношения к кинематографу не имеет. Я собственнымиглазами видел его действие…

— Я тоже.

— Ну вот, — сказал Бестужев. — При чём туткинематограф? Всё проходит, если можно так выразиться, по другому ведомству.Зрелище, конечно, захватывающее, но, хоть убейте, не пойму, какое отношение этоимеет к кинематографу…

— Если честно, я тоже не вполне понимаю. Как-то невникала в детали. Дядя, конечно, знает, и инженер Олкотт тоже… но мне это былонеинтересно, я торопилась…