Выждав не более минуты, Бестужев кошачьим шагом направился ксвоей каюте, осторожно потянул ручку, и она подалась – ну, разумеется, зачемстюард станет во время уборки запираться изнутри? Вошел на цыпочках. Никакойтакой уборки, собственно и не требовалось, но своеобразный шиктрансатлантического лайнера обязывал – и услужающий в белом кительке выполнял,по сути, бесполезную работу, переставлял стулья на пару вершков, добиваяськакой-то ему одному ведомой симметрии, обмахивал метелочкой из птичьих перьевстеклянный абажур вычурной лампы на столике, проделывал еще что-то столь жененужное…

Извлекши из кармана свой собственный ключ, Бестужевтихонечко запер дверь изнутри и, ступая нарочито громко, вошел в каюту. Стюардпокосился на него с некоторым удивлением, но ничего не сказал – однажды они воттак уже сталкивались. Он отвернулся, увлеченный неправильной, по его мнению,складочкой на постели… и Бестужев явственно почувствовал в нем некую тревогу, атам и перехватил брошенный украдкой взгляд, боязливый, совершенно неуместныйпри обычных обстоятельствах. И окончательно уверился в своих догадках.

Приблизившись на пару шагов, он произнес непререкаемым барскимтоном, стоя с холодным и властным выражением лица:

– Откройте это, – и кивнул на громадный иллюминатор вначищенном бронзовом ободке с бронзовыми же затейливыми приспособлениями.

– Простите?

– Вы не поняли, любезный? – сощурился Бестужев с видомбарона былых времен, привыкшего не то что пороть непокорную челядь, а и на воротахвешать. – Откройте окно.

– Это иллюминатор…

– Ах, вот как? – бросил Бестужев. – И этот фактчто-нибудь меняет? По-моему, это должно открываться…

– Безусловно, сударь…

– Так откройте.

– Зачем? – с неподдельным удивлением вопросил стюард.

– Затем, что я так хочу. Это противоречит каким-то тамправилам? Регламентам?

– Н-нет.

– Что же вы тогда стоите, любезный? – вопросил Бестужеввовсе уж ледяным тоном. – Или мне принести на вас жалобу? Немедленнооткройте!

Теперь только стюард вспомнил о своей незавидной роли,вынуждавшей исполнять самые нелепые капризы обитателей этой части судна. Онподошел к иллюминатору и, недолго потоптавшись, принялся все же отворачиватьодин за другим бронзовые барашки, которых насчитывалось не менее дюжины. Бестужевнаблюдал за ним, не испытывая особенной злобы. Справившись с последним, стюардприналег, и огромное круглое стекло в массивной раме чуточку отошло. Оглянулся.Бестужев энергичным жестом призвал не останавливаться на достигнутом.Совершенно смирившись с происходящим, стюард распахнул иллюминатор полностью. Вкаюту моментально ворвался прохладный морской ветерок, явственно повеяло дымомиз пароходных труб.

– Э нет, – сказал Бестужев, бесцеремонным жестом попятивобратно собравшегося было отойти в глубь каюты стюарда. – Стойте там, гдестоите, именно там ваше место в событиях, милейший, если вы еще не поняли…

Унылое равнодушие на ничем не примечательной физиономиистюарда мгновенно сменилось нешуточным испугом – Бестужев достал браунинг(который отныне твердо решил постоянно носить при себе, учитываяобстоятельства), поднял его на уровень глаз и демонстративно отвел затвор,загоняя патрон. Холодно усмехнулся:

– Вы ожидали чего-то другого, любезный? После того, чтоучинили?

Поморщился: перед ним стоял скучный мышонок, совершеннейшеечеловеческое ничтожество – но в Вене совсем недавно из-за такого вот убогогомозгляка погибли люди, которым он и в подметки не годился. Так что жалости небыло – а ошибиться он не мог, потому что других объяснений попросту не имеется…

Присмотрелся: иссиня-черные волосы, крупный нос, чистовыбритые, но тем не менее казавшиеся небритыми щеки. Возможно, и француз, ноочень уж напоминает итальянца, каких в Париже Бестужев повидал немало…

Лоб стюарда покрылся крупными бисеринками пота, лицомедленно бледнело. Бестужев молчал, нехорошо ухмыляясь, нагнетая напряжение. Вконце концов его противник – если только столь почетное определение приложимо кстоль жалкому созданию – не выдержал, жалко улыбнулся, спросил дрожащимголосом:

– Изволите шутить, сударь?

– Изволю оставаться серьезным, – отрезал Бестужев,прикрикнув грозно: – Стой, не дергайся! Дверь я запер, у тебя все равно неполучится сбежать… Не бойся, уродец, стрелять я не буду – к чему такиекрайности? Я просто-напросто дам тебе по голове и выкину в море. Никто и неопределит, что ты выпал именно отсюда – ну кому сейчас на верхних палубахпридет фантазия перевешиваться через борт и смотреть на волны? Сознание тыпотеряешь еще здесь, вода чертовски холодная, как я слышал… Да и хватятся тебяочень не скоро. Подозреваю, я окажусь вне всяких подозрений… Не правда ли?

И он послал стюарду широкую улыбку, от которой тототкровенно застучал зубами. Слабо трепыхнулся, подумав, должно быть, о бегстве,но Бестужев загораживал ему дорогу с видом угрожающим и непреклонным.

– Сударь… – пролепетал стюард, обильно заливаясьпотом. – Помилуйте, сударь, за что?

– А ты не догадываешься?

– Вы… Я… За что?

– Бездарный из тебя актер, – сказал Бестужевбрезгливо. – Никакой убедительности, право же… Подумай хорошенько.Вспомни, кто тебе велел обыскать мои вещи и запомнить, где лежит паспорт, комуты открыл дверь своим ключом за часок до рассвета, чтобы они моглинезамеченными сюда войти… Память отшибло, или язык проглотил?

Стюард оказался легким пациентом, как любил выражаться поэтому поводу пристав Мигуля. Ни капли невозмутимости, ни тени убедительности,невинность изображает столь наигранно, что веры ему нет ни малейшей, и никакихсомнений более не остается.

Как и следовало ожидать, он все же попытался держаться доконца:

– Сударь, вы, право, вбили себе в голову неизвестно что…Такие фантазии…

Не колеблясь, Бестужев упер ему дуло пистолета в скулу:

– А собственно, какая тебе разница, повредился я в уме отнеумеренного пития, или абсолютно прав в подозрениях на твой счет? В любомслучае лететь тебе головой вниз в холодную воду… Хватит! – рявкнул онтихонечко. – Я все знаю точно, поскольку твои… наниматели тебя же мне ивыдали. Мы договорились, понятно? В таких делах никто не жалеет мелкой скотинывроде тебя… Я и так все знаю… кроме некоторых подробностей, которые мненеобходимы. Ну? Нет у меня времени, мерзавец!

Стюарда трясло крупной дрожью. Он пытался пятиться, но,естественно, очень быстро уперся спиной в массивную раму иллюминатора, так чтопрохладный ветерок вмиг растрепал его безукоризненную набриолиненную прическу.Бестужев неумолимо продолжал:

– Осталось разве что считать до трех. Раз, два…

– Сударь! – возопил стюард, постукивая зубами. –Но ведь все обошлось благополучно, не правда ли?