Михаил поморщился:

— Ну а то, что тех, кто не хотел надевать намордник, отлучали от системы медицинского обслуживания, вам говорили? О том, как для таких людей строили лагеря и принудительно выселяли из городов, говорили?

Антон кивнул:

— А как еще заставить людей выполнять правила? Не хочешь жить по человеческим законам — живи в изоляции.

Михаил внимательно посмотрел на Антона, потом тихонько спросил:

— Ты посмотри вокруг, парень! Кто, по-твоему, из нас живет в изоляции?

— Это временно! Просто уровень науки еще недостаточен, чтобы гарантировать каждому здоровье во враждебной среде! — Антон посмотрел на Светку, надеясь увидеть поддержку своим словам, но та сидела отстраненная и холодная, без малейшего сочувствия временным трудностям человечества.

— В любом случае, вы же не будете спорить, что человеческая жизнь — высший приоритет?

— Да ладно! Как раз это — очень спорное заявление! — бросил Михаил и отвернулся от Антона.

Пара незнакомых мужиков, отдуваясь, принесли гигантскую кастрюлю, скорее, даже чан, и водрузили ее на край соседнего стола.

— О! Борщик! Я принесу, — вскочила Светка. — Ты как? Влезет еще? — спросила она, обращаясь к Антону.

— Не. Я не смогу больше, — испуганно ответил парень и несколько растерянно, тихо проговорил уже Михаилу: — И что же, по-вашему, выше жизни человека?

— Знаешь, парень, когда-то в прошлом люди в этой стране верили в Бога. Не просто в высшую силу, а в пример, который он дал им. Если ты не в курсе, то Бог для наших предков являлся в образе человека, пожертвовавшего своей жизнью ради других. Причем не ради близких или праведников, не ради своей страны или даже всего мира, а ради всех — знакомых и незнакомых, убийц и святых, даже ради тех, кто в него не верил, даже ради тех, кто его предал. Конечно, человеку трудно оценить такие масштабы — простой смертный иногда пять минут своему ребенку пожертвовать не может, не то что жизнь за незнакомых людей отдать. Но на то он и Бог! — на секунду Михаил замолчал. — Так вот, если хочешь узнать, что дороже жизни одного человека, спроси это у тех, кто отдал свою ради других. Поверь, эта земля видела много таких людей!

Михаил принял от подошедшей Светки большую тарелку чего-то буро-красного, с большим куском мяса, возвышавшимся над исходящей паром поверхностью массивным айсбергом, увенчанным пожелтевшей косточкой. Антон переваривал сказанное Михаилом и наблюдал, с каким аппетитом его новые знакомые поедали этот самый борщ. Однако мелкие бытовые впечатления, вполне уместные для туристической поездки, заслонял неожиданный разговор. Трудно, почти невозможно было признать, что твоя жизнь не высшая ценность во вселенной.

— А при чем здесь Санитарные правила? Что же, человек должен рисковать своей жизнью не ради чего-то великого, а ради безалаберности другого?

Михаил ответил, не отрываясь от тарелки:

— Дело в принципе. Вы так боитесь смерти, что забыли о том, что это часть жизни. Начинали с того, что тряслись от ужаса смерти, а закончили тем, что трясетесь от страха жизни! Вы калечите свою жизнь и готовы калечить чужие из-за этого страха!

Он прервался, сражаясь зубами с зажатым в голых руках изрядным кусом мяса, затем добавил:

— А вообще, это вопрос выбора. Жалко только, что предкам тех людей, которые сейчас здесь сидят, выбора не дали. Большинство выпучило от ужаса глаза, а тех, кто не боялся, просто выгнали.

— Дядь Миш, не грузи ты парня, — заступилась девушка. — Он тут один, без костюма и шлема, в окружении толпы дикарей, а ты его пугаешь.

Антон собирался спорить, ему казалось, что все не так, но далекий гул не дал продолжить этот разговор.

Когда лопасть вертолета разрезает воздух, он, обычно почти неощутимый, приобретает упругость и вязкость жидкости — начинает струиться и течь вдоль стремительного профиля, разгоняясь все быстрее и быстрее, чтобы сорваться с законцовки невидимым вихрем бесчисленных упругих спиралей. Стоящий в стороне человек ощущает их как равномерно пульсирующие хлопки, знакомые каждому, кто хоть раз видел летающую машину.

Камовские вертолеты всегда стояли особняком, обладая двумя соосными винтами, вращающимися в разные стороны. Опытное ухо легко отличало характерный шум вертолета, построенного по такой схеме.

Светка, по-видимому, уже встречала такие машины, уверенно заявив:

— Камовский.

— Это за тобой, — тут же определил Михаил и, повернувшись к притихшим обедающим, спросил: — Борь, отведешь его?

— Я жую. И вообще, ты же его приволок, тебе и сдавать.

— Борь, ты же знаешь, мне лучше не светиться — у них зуб на меня.

Все чему-то засмеялись.

— Ладно, — Борис, один из мужиков, которые несли кастрюлю с борщом, встал и махнул Антону: — Пошли, а то сейчас цирк начнется.

Антон растерялся — он только начал привыкать к новым знакомым, ему хотелось еще столько узнать, обсудить, а с другой стороны — он так хотел вернуться, так боялся заражения, и вот оно — спасение. Он встал и растерянно посмотрел на Светку, та тоже поднялась, с кривой улыбкой протянула ему руку:

— Ну, давай, Антон. Передавай приветы городским.

Антон смущенно взял узкую девичью ладонь — она показалась такой тонкой, такой прохладной и гладкой, что он не решился ее сжать, только слегка обхватил своими пальцами. Гул машин приблизился, Борис обошел стол и стоял на дальнем конце, ожидая парня. Поднявшийся Михаил протянул ему руку:

— Бывай, парень. Не кашляй там!

Антон повернулся:

— До свиданья. Спасибо вам!

Он махнул рукой с любопытством озиравшейся публике и направился к Борису.

Видимо, вертолеты не впервые прилетали в поселок — Борис уверенно повел его через овраг, протянувшийся за домами, на крохотную площадку, усыпанную остатками древнего асфальта. Солнце уже переползло на западную часть неба. Деревья, поле, дома — все как будто поменяло цвет, все краски словно постарели, стали темнее и насыщеннее, хотя жаркий свет по-прежнему заливал их своим золотом. Вдалеке, над мохнатым краем леса, мелькнула быстрая птица, зависла, заканчивая разворот, и устремилась прямо к Антону. Знакомые рубленые формы, вытянутое тело и мышиный цвет окраски — камовская скоростная машина.

Со свистом и грохотом аппарат завис над поляной, слегка задрав нос, развернулся боком на месте и стал медленно опускаться, выдувая из травы мелкий мусор и всевозможную живность, прятавшуюся в глубине. Контраст между тихим полем, застывшей деревней и могучей машиной — плодом человеческого разума — был настолько разителен, что Антон невольно загордился этим зрелищем. Ему казалось, что именно сейчас можно было бы обойтись вообще без аргументов в недавнем споре с Михаилом. Вот он — аргумент! Единый сплав металла и пластика, стекла и разума!