католическое искусство. Росписи Джотто, мессы Жоскена Депре, Te Deum Антона Брукнера – все эти произведения католического искусства меня пленяют. И совсем не обязательно разделять мировоззрение этих художников, чтобы ими восхищаться. Но именно этой способности лишены приверженцы ИГ. В тех великих произведениях культуры, которые не отвечают их религиозным убеждениям, они видят для себя угрозу, достаточно большую, чтобы желать их уничтожения.

С психологической точки зрения речь здесь идет, если воспользоваться понятием Ницше, в основном о ресентименте. Поскольку хорошая жизнь недостижима без деятельного упорства, мужества и предельных нагрузок, но даже и при наличии этих условий успех не бывает гарантирован, многие впадают в деструктивность, хотя и приукрашивая ее какой-нибудь фанатической идеологией. И тем не менее все это – лишь едва прикрытый ресентимент тех, кто не смог или не захотел пойти на риск свободной жизни. Потребность такого бегства от свободы, очевидно, сильна. Социолог Ханс-Петeр Мюллер справедливо охарактеризовал ИГ как «самую крупную в новейшей истории мусульманскую программу смысловой накачки»[76]. Возрождение халифата, при всей нереалистичности этого проекта, – не что иное, как попытка представить триумфом (хотя бы в воображении) те трудности, с которыми сталкиваются исламские государства в современную эпоху.

Упомянутые выше случай Хайдеггера и случай Сартра напоминают нам, однако, что религия ни в коем случае не монополизирует притязание на абсолютную значимость и власть, зачастую со значимостью связанную. Величайшие трагедии XX века были вызваны двумя секулярными идеологиями, национал-социализмом и коммунизмом. Гитлер, Сталин, Мао Цзэдун и Пол Пот были убеждены, что политические учения о всеобщем счастье оправдывают уничтожение миллионов человеческих жизней, из-за чего Эрик Фёгелин[77] назвал эти тоталитарные системы «политическими религиями». Угроза возрождения правого популизма, нависшая над Западом с недавних пор, наталкивает на очевидную мысль, что подобные политические религии нисколько не менее опасны, чем стремительный подъем фундаментализма в последние десятилетия.

Учитывая все изложенное, надо помнить, что критическая мысль ни в коем случае не должна испытывать робость, сталкиваясь с политически корректным требованием – уважать веру других людей в любых ситуациях. Что мы действительно должны уважать – и это положение я подробно обосновываю в книге «Цивилизованная ответственность»[78], – так это право каждого верить в то, во что он желает верить. А вот предмет веры мы, напротив, уважать совсем не обязаны, особенно если эта вера сопряжена с нетерпимостью, фанатизмом и бесчеловечностью. Вопрос в том, сможем ли мы в условиях растущего исламского и европейского правого радикализма сохранить разум и спокойствие, равно как возбудить в себе боевой дух, столь необходимый, чтобы в бодрости защищать либеральный порядок перед лицом возникающих новых угроз.

НЕ ТОЛЬКО ШЕКСПИР: ВЕЛИЧИЕ, ТРАГИЗМ, КРУШЕНИЕ КАК ТЕМЫ КИНЕМАТОГРАФА

Как говорилось выше, мы вполне располагаем способами и средствами, чтобы уяснить себе наше положение в мире и распознать в разного рода политических, религиозных и терапевтических теориях всеобщего счастья то, чем они в конечном счете являются: попытки идеологической защиты от страха свободы. Фанатизм немногих не должен нас убеждать, что мы принципиально не способны справиться с подобного рода страхом. В этой главе я надеюсь показать, что значительные произведения, тематизирующие чреватую конфликтами трагичность человеческого существования, создаются и в сфере популярной культуры.

Очень удачно иллюстрируют сказанное некоторые выдающиеся кинофильмы сравнительно недавнего времени. К числу режиссеров, особенно увлекательно воплотивших на экране исполненную трагизма человеческую экзистенцию, можно отнести Мартина Скорсезе и Пола Томаса Андерсона. Скорсезе довольно рано обеспечил себе место в кинематографическом пантеоне, в первую очередь – фильмом «Бешеный бык» (1980). Основанная на действительных событиях, эта черно-белая картина повествует о жизни боксера Джейка Ламотты, импульсивного человека со сложным характером, неуверенного в себе, который борется за звание чемпиона мира в средневесовой категории. Исполнитель главной роли Роберт де Ниро сам предложил этот материал Скорсезе. Тот, будучи далек от спорта, не проявил к нему никакого интереса, однако позже осознал, что бокс можно понять как аллегорию человеческого существования[79]. В любом случае бокс – трагический вид спорта. Лишь ничтожное число профессионалов делают в нем настоящую карьеру, и все, кто этого добился, хорошо знают, что времени у боксера всегда в обрез. Человеческий организм не может вечно держаться на высоком атлетическом уровне, тем более в таком жестком виде спорта, как бокс. И трагизм этой ситуации усугубляется тем, что большинство боксеров не имеют ни малейшего представления о коммерческой стороне спорта. Деловую функцию управления боями часто берут на себя персонажи с очень сомнительной репутацией. Бокс стал столь беспощадно-жестоким и одновременно захватывающим видом спорта, потому что наряду с чисто атлетическими способностями и спортивной техникой решающими факторами успеха в нем являются неукротимая воля к победе и умение переносить ошеломляющую боль. Де Ниро – и это принадлежит к крупнейшим достижениям в истории кино – придает характеру Ламотты такие черты, как ранимость, неспособность до конца поверить в любовь собственной жены. Пароксизмы ревности приводят его к разрыву с Джоуи, его братом и менеджером. После этого его спортивная карьера начинает сходить на нет. В 1951 году в жестоком бою он уступает свой титул Леонарду Шугару Рэю. После переезда в Майами его бросает жена. Заключительная сцена: 1964 год, Ламотта стоит на сцене ночного клуба и в очередной раз прогоняет перед зрителями свой заученный конферанс. Весит он теперь килограммов на тридцать больше себя же тридцатилетнего и живет одними лишь воспоминаниями о своих лучших годах.

В фильме «Бешеный бык» весьма выразительно обрисована одна из главных тем человеческой экзистенции: потребность признания и риски, которые мы на себя берем в борьбе за это признание. Разумеется, большинство людей не идут на столь большой риск, как профессиональный боксер, и все же каждому из нас рано или поздно приходится решать: что мы готовы поставить на карту ради удовлетворения своих амбиций? Кому не хватило смелости пойти на риск, тот, вероятно, еще раскается, что даже не сделал попытки; те же, кто все-таки решил попытать счастья, в большинстве своем тоже не обретают чаемого; но даже если ты, как Ламотта, достиг жизненной вершины, очень сомнительно, что тебе удастся долго наслаждаться успехом (чего, между прочим, зачастую не понимают боксеры, не желающие вовремя завершить свою карьеру). Жизнь Ламотты Скорсезе представил как олицетворение тех метаморфоз, которые непременно постигают каждого, кому не довелось умереть молодым: это постепенная телесная деградация, утрата сексуальной привлекательности, ослабление умственных способностей и осознание того, что профессиональный успех, столь важный для нашей самооценки, понемногу уходит в прошлое.

Другой крупный трагик новейшего кино – американский режиссер Пол Томас Андерсон. Второй