т. Слободкиным разделяю. <…> Я не согласен, что нужно подозревать каждого, кто по работе был связан с Шадриным, Козловым. Один раз я просил Шадрина зайти в Москве к родственникам моей жены.

– О том, что Козлов достал подводу для отъезда семьи Шадрина, я ничего не знаю. На политические темы с Шадриным я никогда не говорил. В своем кабинете Шадрин меня спрашивал, – не знаю ли я участников убийства тов. Кирова. Я сказал, что не знаю, в то время как Шадрин многих называл фамилии, которых он знал.

Прокошин не признавал за собой вины, а после исключения из партии обратился в инстанции. 11 октября 1937 года он писал Сталину: «Из всей группы разоблаченных в январе 1935 г. презренных троцкистов я знал только одного Шадрина, остальных никогда не видел и не знаю в лицо. В 1933 году Шадрин был начальником станции, а я заведующим электроотделом станции. <…> В тот же период я был у него всего один раз на квартире на семейном вечере». Секретарю заводского комитета ВКП(б) Остренко ровно через месяц Прокошин пишет: «Я допустил грубую ошибку, соприкасаясь 4 месяца с Шадриным на производстве в 1933 году, не рассмотрел в нем врага народа, верил ему как честному работнику».

Сфера, которая могла оказаться подверженной загрязнению, расширялась: политизировались не только личные связи, но также рабочие и производственные контакты. По сути, любой контакт с носящим на себе клеймо двурушничества превращал человека во врага.

Прокошин признавал: «Я виноват перед партией в том, что в июне или июле 1933 г. был у него на семейном вечере вместе с инженерами ТЭЦ Соколовским и Крестьяниновым. На этот вечер я попал только потому, чтобы решить вопрос о квартире для моей семьи, приехавшей в тот же день. Целых год я не мог получить себе комнату и жил вместе с инженером Крестьяниновым. Шадрин со своей семьей в этот же вечер поехал в отпуск, оставив инженера Крестьянинова временно в своей квартире, а я получил комнату Крестьянинова. Лично у меня никаких вечеров не было, и у Шадрина или его знакомых я также на вечерах не был». Свою ошибку Прокошин «…понял и осознал. <…> Подобные ошибки в тот период допускали многие коммунисты. Например, т. Кармановский работал помощником Тарасова и также не разглядел в нем врага, но, однако, это в вину ему не ставилось и не ставится». В письме секретарю Сталинского горкома ВКП(б) Фурману 22 января 1938 года Прокошин был однозначен: этого человека даже близко к ТЭЦ не было, «Тарасова никогда не видел»[1092].

Невозможно было пройти мимо и помощника начальника ТЭЦ по административно-хозяйственной части Алексея Васильевича Козлова – недаром Прокошин старался от него отгородиться. «Козлов – это карьерист, кулак, пробравшийся в партию обманным путем», – говорили на партсобрании шамотодинасового цеха КМК 3 октября 1935 года[1093].

Из спецзаписки НКВД от 1 сентября 1935 года:

До ареста троцкиста Шадрина [Козлов] имел постоянную связь с последним, а позднее – с женой Шадрина (был 19, 26, 30 января 1935 г. у Шадрина), постоянный участник в прошлом сборищ троцкистов. Примерно 8 июля с. г. Козлов вместе с Прокошиным <…> явился в горздравотдел и у заведующей кадрами Надеждиной просил выдать справку о том, что ему по состоянию здоровья необходима смена климата. Мотивов не высказал и справку не получил.

Поступил донос:

12 июля Козлов, находясь в экскурсии в Гурьевске и будучи в лесу в компании, <…> в разговоре о новом начальнике ТЭЦ тов. Слободкине, заявил: «Десять Слободкиных одного Шадрина не стоят. Я получил с Халистроя от Быбышева телеграмму, в которой говорится: срочно выезжай, назначен начальником электрокомбината, вот почему мне нужна справка о необходимости перемены климата, чтобы уйти без скандала. Ну, ну, посмотрим, как они поработают без нас, вот как только <…> уедем, так Слободкин и сядет в галошу».

Аффект зависти или обиды, любое проявление недовольства быстро превращались в затаенную ненависть к партии, а желание сменить место работы на более комфортное и высокооплачиваемое – во вредительство. Доносчик приводил слова врага: «Шадрин все равно будет на Халистрое, о нем возбудили ходатайство, вот поэтому мне и надо быстрее переехать, нас переедет несколько человек. Жену Козлов уже туда отправил»[1094]. Козлов был под ударом. На ТЭЦ, напоминал Мишин, он попал по характеристике все тех же слабых коммунистов, чтобы не сказать – двурушников: «Прокошин и Козлов были политически близоруки. Разве беседуя часто, хотя бы по производственным вопросам, нельзя определить взгляды?»

Они просто не хотели признаться, насколько глубока была их связь с Шадриным и Дульневым. Последовала отчаянная попытка Козлова отмежеваться от вчерашних друзей. Он начал пафосно: «Мы политически слепы. Имеем в своих рядах контрреволюционера Дульнева, [который] в своем выступление назвал Шадрина, Тарасова „друг“. Мне кажется, что Дульнев с контрреволюционерами был связан не на почве производственных вопросов, а на почве единства политических взглядов. <…> Когда исключали из партии Шадрина, то т. Прокошин активно за исключение Шадрина не выступал. <…> На ТЭЦ многие коммунисты не уяснили задач по повышению идейно-политического уровня <…>»[1095]. Провозглашалась тотальная установка на бдительность: «Нужно каждого в отдельности изучать, каждого администратора, чтобы выявлять все недостатки». Важно было «детально выявить политическое лицо» того или иного управленца. На самом же деле с самокритикой и бдительностью дело обстояло неважно, так как все враги «до сих пор раскрыты Горкомом РКП(б), а не самой организацией ТЭЦ».

Брискин изобличался как если не троцкист, то приятель троцкиста Козлова. Он уворачивался: «Моя связь с Козловым выразилась в том, что я у него два раза был на квартире. Играл в преферанс. Политических разговоров с Козловым не вел. Козлова я узнал после слияния ТЭЦ с СтройТЭЦ. <…> Я понял Козлова как болтуна, который все время говорил о женщинах, и о том, что он катал девочек на велосипеде. У Шадрина я был в квартире один раз во время слияния ТЭЦ экспл. и ТЭЦ строителей. Политических разговоров у нас с ним не было». Отчаянная попытка снизить накал разговора, выдать политические преступления за бытовые нарушения не удалась. Жрецов вспоминал: «Шадрин при спец поселенцах относился к нам грубо, к ним наоборот, что при аварии Шадрин успокаивал всех говоря, что то по неизбежности». А Брискин? Брискин словно онемел. Он «не только шляпа, но и хуже, очевидно все выяснится…».

15 октября 1935 года пришлось и Калинину попрощаться с партбилетом. «Калинин знал про контрреволюционную деятельность Тарасова, но скрывал, и когда Калинин бывал на квартире Тарасова, не мог сказать, зачем», – отмечалось на партсобрании. Связь с контрреволюционером-троцкистом «выразилась в посещении вечеринок,