капли срывались вниз и со шлепком разбивались о сырой пол, прогоняя по темным коридорам эхо расплескивающего измученную душу звука, сводящего с ума неизменным постоянством. Кап, кап, кап… С каждым разом все громче и отчетливее.

Одно только пребывание в казематах — уже пытка. Но атланы не останавливались на этом. Когда нужно что-то узнать, получить хотя бы устное признание и выявить сообщников — даже если они названы случайным образом, а само преступление представляет собой лишь предположительное развитие событий — клирики прибегали к помощи всевозможных инструментов и механизмов, которые делают правосудие ярче и проще. Главное, чтобы было произнесено то, что желают услышать создания Света. Так в Атланской империи создается истина.

Ферот шел по тесному темному коридору, не обращая внимания ни на сырость, ни на отвратительную вонь. Ему встречались вещи и похуже. Здесь хотя бы грязный пол и влажные стены ни о чем не лгали и оставались собой, в отличие от всей остальной Цитадели.

Тусклый свет факела выхватывал лица заключенных из вечного полумрака подземелья. Сонзера, силгримы, несколько саалей и даже люди. Сложно представить, что должен был сделать человек, чтобы оказаться в казематах среди порождений Тьмы, а не в обычной тюрьме у армейских казарм. Впрочем, здесь все равны. Как-то так выглядит обитель Помраченного Света, мрачное будущее человечества и приговор Атланской империи. Видимо, это неизбежно.

Последняя камера. Дверь не заперта — отсюда уже никто не может сбежать, да и некуда. Ферот прошел внутрь и вставил факел в держатель на стене. Но света здесь и без того хватало — на груди измученного узника ярко сиял оберег, защищающий от темных сил и исцеляющий человеческое тело.

«Совет архиепископов прислушался к моей идее. Свет используется как оковы и орудие пыток для одержимого. Вот так добро побеждает зло, да?.. Бессмысленное насилие в знак праведного возмездия над зачинщиком кровопролития, преследующего благую цель… Я не понимаю. Что не так с этим миром? Повсюду гротеск, извращенные истины, бесформенные понятия морали и права. Неужели все согласны с такой жизнью? Почему никто ничего не замечает? Почему?..»

Ахин висел на стене. Он сильно истощен, но пока еще жив. Стянутые оковы вгрызлись в запястья. Из лишенных ногтей пальцев торчали длинные металлические спицы — притронься к одной, и несчастный испытает боль во всей кисти; раскали ее, и его мучения станут невыносимы. Правая нога была изломана так сильно, что напоминала обвисший чулок из плоти, а на месте левой осталась лишь уродливая культя, сожженная до черной корки, из трещин которой сочилась желтоватая сукровица. Все тело одержимого покрывали едва зарубцевавшиеся шрамы, ссадины, синяки и ожоги. На исхудавшем животе остались следы проколов. С обритой головы, безвольно упавшей на впалую грудь со сломанными ребрами, сняли почти всю кожу.

Наклонившись, епископ заглянул в лицо Ахина. Он едва узнал одержимого. Впавшие щеки, разбитые губы, смещенная челюсть, сломанный нос. Один черный глаз заплыл, второй был выдавлен. Из кривого открытого рта, в котором практически не осталось целых зубов, с хрипом вырывалось слабое дыхание.

«Какая абсурдная жестокость… И это — справедливый суд над преступником?»

Ферот понимал, чего добивались создания Света. Они желали узнать, каким образом Ахин смог пробудить в себе темные силы. Ведь даже если он в самом деле является последним одержимым, а порождения Тьмы в скором будущем будут истреблены, люди по-прежнему останутся наиболее слабыми и податливыми темному влиянию существами. И чтобы подобный инцидент не повторился вновь, необходимо понять природу возникновения этого феномена и принять соответствующие меры.

«Но он ведь и сам ничего не знает, очевидно же. А теперь даже ответить не может! К чему все это? Зачем его продолжают пытать?»

Жизнь держалась в изувеченном узнике лишь благодаря светлому оберегу. И в этом же заключалась самая изощренная пытка — исцеляя человеческое тело одержимого, сила Света обжигала темный аспект слившихся воедино сущностей. Но сияющий круг священных символов не давал Ахину умереть, продлевая и приумножая его страдания. Бесконечно и непрерывно.

— Доволен? — отчего-то разозлился Ферот. — Этого ты добивался?!

Одержимый дернулся. Он с трудом приоткрыл глаз и посмотрел на атлана. Из груди вырвался слабый клокочущий выдох.

— Ты попытался пронести на своих плечах судьбу мира! — выкрикнул епископ, сжав кулаки до хруста суставов. — А в итоге не смог справиться даже с весом собственной жизни!

Ахин обессилено повис на оковах. Слишком поздно. Ответов не будет. Сейчас одержимый мог лишь мучительно ждать, когда же смерть смилостивится над ним.

— Все из-за тебя! Мой мир вывернулся наизнанку из-за тебя!

По коридорам казематов пронесся тревожный перезвон сигнального колокольчика. Скоро прибудет охрана.

— Или… — Ферот устало вздохнул. Злость исчезла так же внезапно, как и появилась. Осталось только сожаление.

Епископ направил руку на оберег. Кончики пальцев слегка защипало, по телу разлилось приятное тепло. Сияющие символы мелко задрожали, вспыхнули в последний раз и осыпались на грязный пол медленно затухающими искрами.

— Спа… с… бо… — изо рта Ахина хлынула кровь.

Одержимый умер. Просто умер.

— Это неправильно, — прошептал Ферот, глядя на него немигающим светлым взглядом. — Мы должны жить в мире, где никто не будет благодарить за смерть.

Подойдя к мертвому человеку, висящему на стене, епископ закрыл ему единственный темно-карий глаз, в котором уже не осталось прежней всепоглощающей черноты. Для него все наконец-то закончилось.

Оставив последние мысли в тюремной камере, Ферот неопределенно дернул плечом, повернулся и пошел к открытой двери. Сейчас его возьмут под стражу. Возможно, на суде он даже будет услышан. Но вряд ли его мнение теперь что-то значит. Как и он сам.

Ферот шагнул в коридор.

* * *

Ферот шагнул в коридор.

Те же темные стены, тот же грязный пол, те же капли, свисающие с потолка. Но это точно не казематы Цитадели. Коридор слишком пуст и тих, если не считать едва слышное гудение мелко вибрирующего воздуха. Он не имел ни начала, ни конца, хотя все вокруг насквозь пропиталось ощущением скованности и ограниченности.

Епископ стоял в центре меж стенами, полом и потолком. Ему видны все стороны во всех направлениях, атлан смотрел снаружи и одновременно изнутри, он находился повсюду, но только здесь. Его шаги передвигали мир, подконтрольные чувства застыли в невообразимых фигурах, ожидая своего часа, а мысли просачивались сквозь плотную каменную кладку и соединялись с бесконечностью, сотканной из абсолютных сознаний всех разумных существ, живущих, некогда живших, тех, кто еще только будет жить, и тех, кому никогда не суждено стать частью реальности.

— Время — суть осознание времени. Как и все сущее.

— Ты… — Ферот внимательно присмотрелся к размытой фигуре