Тут на крыльцо выскочили взбешенный Тобиас и его сын Оливер,младший брат Уолкера, совершенный тупица, если только в этом мире существуетсовершенство. С первого взгляда трудно было определить, кто из этой парочкипридурков отец, а кто сын. Оба пребывали в одинаково глубоком маразме.

— Почему вы держите ребенка на чердаке? — спросиля, не тратя времени на приветствия. — Отвечайте, действительно ли девочкаявляется дочерью Кортланда? Или это очередная наглая ложь, которую выизмыслили, дабы нарушить покой моей семьи?

— Ты презренный негодяй! — возопил Тобиас. Приэтом он гордо выступил вперед, но потерял равновесие и едва не свалился скрыльца. — Как ты посмел приблизиться к моим дверям! Убирайся прочь, ты,отродье сатаны. Да, твой ублюдок Кортланд воспользовался неопытностью БарбарыЭнн. Моя несчастная дочь умерла во цвете лет. И виновник ее смерти не кто иной,как Кортланд. А это дитя — ведьма, самая настоящая ведьма, да такая, какой ещене было среди Мэйфейров. И пока я жив, я сделаю все, что возможно, чтобы она непроизводила на свет новых ведьм!

Я услышал более чем достаточно. Решив прервать затянувшийсямонолог Тобиаса, я двинулся вверх по ступенькам. Оба старых идиота, отец и сын,бросились мне наперерез.

Я остановился и произнес, громко и отчетливо:

— Приди, мой Лэшер. Очисти мне путь.

Тобиас и его отпрыск в ужасе подались назад. Стелла бросилана меня изумленный взгляд. Но ветер прилетел незамедлительно. Именно такслучалось всегда, когда дух был мне особенно нужен, когда уязвленная моягордость требовала его помощи, а усталая душа почти не надеялась на отклик.Стремительный порыв, прошумев в кронах деревьев, мощным рывком распахнул передомной дверь дома.

— Спасибо, дух, — прошептал я. — Ты помог мнесохранить достоинство.

«Я люблю тебя, Джулиен, — произнес безмолвный голос вмоем сознании. — Но я хочу, чтобы ты покинул этот дом и оставил в покоевсех, кто здесь живет».

— Этого я сделать не могу, — возразил я.

Переступив порог дома, я оказался в длинном коридоре, темноми прохладном, по обеим сторонам которого располагалось множество дверей. Стеллане отставала от меня ни на шаг, я слышал, как скрипят половицы под ее ногами.Оба старых болвана, отец и сын, истошно вопили — по всей видимости, рассчитываяподнять переполох среди прочих обитателей дома. Из всех дверей началивыглядывать бесчисленные Мэйфейры. Все они визжали и испуганно квохтали — ну недом, а настоящий птичий двор. Ветер меж тем шумел в кронах дубов. Тревожныйшелест листьев проникал даже в коридор.

Кое-кого из домочадцев Тобиаса мне доводилось встречать вРивербенде, да и остальных я тоже так или иначе знал. Когда все они столпилисьв дверях, Тобиас вновь попытался остановить меня.

— Прочь с дороги, — бросил я, подходя к старойдубовой лестнице. То была массивная лестница с широкими ступеньками. Площадкимежду этажами украшали помутневшие от времени витражи, которые заставили меняна несколько мгновений остановиться. Стоило мне увидеть, как свет проникаетсквозь желтое и красное стекло, я вспомнил о соборе, и он, как когда-то прежде,отчетливо предстал перед моим внутренним взором. Ни разу за все годы, прошедшиепосле поездки в Шотландию, меня не посещали столь яркие «воспоминания».

Я чувствовал, что дух здесь, рядом со мной. Изряднозапыхавшись, я добрался наконец до верхней площадки.

— Где вход на чердак?

— Здесь, здесь, — закричала Стелла и, схватив меняза руку, потащила в небольшой коридор. Там я увидел узкую лестницу, ведущую кчердачной двери.

— Эвелин, спустись к нам, дитя мое! —позваля. — Прошу тебя, Эвелин. Я слишком стар, чтобы подниматься по такойузкой крутой лестнице. Выйди к нам, девочка. Не бойся меня. Я твой дедушка. И япришел, чтобы забрать тебя отсюда.

В доме воцарилась гулкая тишина, которую не нарушал ни одинзвук. Все домочадцы столпились на лестничной площадке. Я видел их бледные лица,разинутые рты, выпученные от страха пустые глаза.

— Она и не подумает спуститься! — воскликнула однаиз женщин. — Она никогда не делает того, что ей говорят.

— Да она и не слышит! — добавил еще кто-то.

— И не разговаривает.

— Посмотри, Джулиен, дверь заперта с наружнойстороны, — заметила Стелла. — И в замке торчит ключ.

— Ну погодите, злобные старые идиоты! —пробормотал я. Закрыв глаза, я сосредоточился, намереваясь открыть дверьволевым усилием. Будет ли попытка успешной, я не знал — в подобныхобстоятельствах нельзя быть уверенным. Я чувствовал, что Лэшер, стоявшийпоблизости, пребывает в растерянности и смущении. Он терпеть не мог и этот дом,и его обитателей.

«Конечно. А разве может быть иначе? — тут же подтвердилголос в моем сознании. — Ведь все эти люди — не мои, хотя и носят имяМэйфейр».

Но прежде, чем я успел ответить Лэшеру или приказать двериоткрыться, она распахнулась сама. Ключ вылетел из замка, подчиняясь чужой, немоей силе. Солнечный свет, ворвавшись в открытую дверь, залил пыльную лестницу.

Я знал, что моя сила тут ни при чем, и Лэшер знал это тоже.Он прижимался ко мне, словно охваченный страхом.

«Успокойся, дух, успокойся, — мысленно произнеся. — Когда ты напуган, ты слишком опасен. Возьми себя в руки. Все хорошо.Девочка сама открыла дверь. Тебе не о чем беспокоиться».

Однако он дал мне понять, в чем состоит истинная причина егоиспуга. Именно девочка внушала ему страх. Я заверил его, что она непредставляет для нас ни малейшей угрозы, и вновь попросил успокоиться.

Частички пыли кружились в солнечных лучах. А потом в дверномпроеме возник высокий тонкий силуэт, и я увидел девочку редкой красоты, спышными блестящими волосами и нежной матовой кожей. Ее неподвижный взгляд былустремлен прямо на меня. Для своих лет она казалась удивительно высокой ичрезмерно худой, словно ее долго морили голодом.

— Спустись ко мне, мое милое дитя, — попросиля. — Ты видишь сама, тебе вовсе ни к чему быть затворницей.

Смысл моих слов, как видно, дошел до нее, и она, по-прежнемуне произнося ни слова, стала медленно спускаться. Подошвы мягких кожаныхбашмаков тихо шуршали по ступенькам. Я заметил, как взгляд ее, оторвавшись отменя, сместился сначала влево, потом вправо, потом скользнул по Стелле иостановился на недоступном взорам посторонних существе, стоявшем рядом с нами.Она видела «этого человека» — как называли его непосвященные, — ивыражение ее лица не оставляло в том сомнений.