Рядом кто-то закашлялся.

— А он это... Бюллетень взял, — ответил Крымов, давя улыбку.

«Значит, там, — подумал я, устраиваясь поудобнее. — До чего же мы любим спорить с приказами, аж жуть!»

***

Мелисса двигалась через город, как нож сквозь масло. Она была режущей кромкой, остриём бритвы, точкой, где кончается старое и начинается новое, непохожее на него, границей жизни и смерти, линией раздела света и тени. Она шла впереди жрецов, впереди воинов, впереди всего мира, и мир прогибался, мир шёл за ней, мир заискивал, мир становился тем, чем она желала его видеть. От потоков магии на когитограммах рябило в глазах.

Когда я впоследствии вспоминал эту сцену, первым всегда приходило твёрдое убеждение: Мелисса была прекрасна. Грохот зданий, рушившихся по обе стороны от проспекта, хлюпанье биомассы, шлейфом тянувшейся у неё за спиной, с голодным чавканьем разраставшейся вширь и вглубь, крики несчастных, не сумевших вовремя убраться с дороги, стоны трясины, шорохи далёкого леса — всё это было лишь фоном. Лишь верховная жрица имела здесь власть и значение, лишь её слово становилось законом, лишь взгляд её жёлтых глаз выбирал, что оставить, а что убрать из этой реальности.

Единственную одежду жрицы составляли ритуальные знаки, татуировки, отметины и амулеты: магическая буря, бушевавшая вокруг, не оставила бы материи платья ни малейшего шанса. Лицо Мелиссы было, впрочем, спокойно, веки — полуопущены, а жёлтый огонь под ними пылал с такой силой, словно я глядел в раскалённую печь или в жерло вулкана.

Верховная жрица ступала по жидкой грязи, окружённая янтарным сиянием, и с каждым её шагом граница миров подавалась, сдвигалась, забирала ещё по полметра-по метру. Подошвы женщины оставались сухими. Она словно бы танцевала вдоль по проспекту, по центральной артерии волшебного города — не быстро, однако же и не медленно, прямая, как статуя, точная в движениях, безукоризненная во всём. Всем своим видом она давала понять, что могла бы с той же грацией двинуться напрямую через кварталы, и ничто не посмело бы ей помешать. Так приходит неотвратимое. Так приходит стихия. Так пришло исполнение воли самой Фериссии.

Маги о чём-то спорили, Пек что-то говорил мне, указывая на когитограммы — я не слушал, я глядел лишь на Мелиссу. На неё — не на друидов у неё за спиной, бывших людьми и в то же время бывших животными, не на стражников, выпускавших бесполезные стрелы по белёсой мерцающей границе между мирами, не на эльфийских магов, пробовавших её всё новыми заклинаниями, не на то, как закованный в камень город на глазах превращался в гнилое болото, не на брошенные здесь и там в спешке пожитки, не на пустую улицу, в глубине которой давилась тупая толпа — ни на что это я не смотрел. Я смотрел только лишь на Мелиссу.

— ...Сейчас они уже успокоились, — продолжал бубнить Пек. — Видел бы ты, что тут началось, когда она только появилась!.. Горящие брёвна, бочки с кипящей смолой, катапульты, драконы... Сейчас они выдохлись и пока отступают, собираются с силами для контратаки, а тогда...

Наблюдателей было двое: один шёл среди друидов, за спиной у жреца, в котором я узнал Сая, второй отступал вместе с защитниками города. Один смотрел вперёд, второй — назад. И тот, и другой показывали границу миров.

Болото от города отделяла прозрачная, чуть выгнутая стена, состоявшая, казалось, из множества светляков, в беспорядочном танце вившихся в узком пространстве толщиной в несколько сантиметров. Стена уходила далеко наверх и там загибалась, защищая лесных жителей от атак с воздуха. Оценить её высоту было трудно. Я посмотрел на когитограммы — и наконец увидел гигантский пузырь, раздувавшийся от утёса и уже отхвативший добрую осьмушку города.

— Это друиды такое устроили? — спросил я с удивлением.

Василиса усмехнулась, Пек с кислой миной развёл руками. Я повернулся обратно к экранам.

На границе миров реальность плавилась и дрожала, меняла форму, выворачивалась наизнанку: ярко вспыхнув, обращались уродливыми корягами фонари, уходили беззвучно под воду булыжники мостовой, с чавканьем оседали заборы и монументы, со стоном проваливались в трясину дома из тёмного камня. Когда очередной кусочек города-крепости исчезал, по поверхности болота какое-то время шла рябь. Потом она утихала, и тогда не оставалось вообще ничего. Это было страшно: многоэтажные столетние особняки, а с ними и весь тысячелетний город рушились, оплывали, таяли под натиском кучки дикарей. Судя по цифрам, мелькавшим на правом экране, напряжённости поля давно были в красной зоне, но продолжали упорно расти.

Жрецы и воины шли, растянувшись цепью, находясь словно бы в пятне света. Топь не принимала их. В затылок Мелиссе дышали телохранители — серьёзные молодые люди с оружием в руках, они шагали за женщиной с таким видом, словно та действительно нуждалась в защите. Городская стража медленно отступала, держась в паре метров от прозрачной стены и прикрывая эльфов-магов, эльфов-жрецов, эльфов-лучников, эльфов-певцов и даже нескольких эльфов дипломатического корпуса. Лица осаждаемых были сосредоточены и безрадостны.

Я смотрел на Мелиссу, возможно, излишне пристально, и даже вздрогнул, когда веки её вдруг поднялись. (Вспоминая её покрытое рисунком глубоких морщин лицо, я не могу назвать его даже красивым, но в ту минуту оно казалось мне просто прекрасным.) Жрица огляделась, словно ища кого-то глазами. Потом она посмотрела прямо в камеру, отчего у меня создалось впечатление, что она глядит на меня в упор. В этом было что-то странное — сначала я не сообразил, что же именно, и лишь потом понял: камеры снимали её с разных сторон, но на обоих ракурсах она сейчас была анфас. Я огляделся, но никто из присутствующих, казалось, ничего не заметил.

Мелисса смотрела на меня, улыбаясь. Ты даже не представляешь, насколько я рада тебя сейчас видеть, услышал я у себя в голове её голос. Настала пора отмерить конец... Всему этому цирку.

Жрица остановилась. Это было так