class="p1">Сражение продолжалось весь следующий день. В основном бились врукопашную. Воины с обеих сторон проявляли невиданное мужество и неистовство. И несли небывалые потери: более двух тысяч с турецкой стороны и свыше двухсот со стороны защитников форта.

Каким-то загадочным образом форт Сант-Эльмо держался.

В ту ночь Бертран отправился в часовню. Ему пришлось ползти, чтобы не попасть под огонь турок. Он исповедался и принял Святое причастие, после чего вместе с другими рыцарями помог капелланам выкопать часть пола. Они спрятали распятие и реликвии под каменными плитами. Все, что можно сжечь, – шпалеры, ризы, мебель и даже Библии – вытащили на улицу и бросили в костер. Решено было не оставлять ничего, что можно было бы осквернить. После этого рыцари позвонили в колокол и подняли громкий крик, дабы показать своим друзьям из форта Сант-Анджело, что они все еще здесь, все еще сражаются.

Бертран пополз обратно на свой пост, останавливаясь всякий раз, как над головой вспыхивало пламя. Ночью турки старались подсветить цели своим снайперам, которые теперь обстреливали форт практически со всех сторон. То ли Бертран не успел вовремя замереть, то ли его доспехи предательски ярко блеснули во время вспышки, а может быть, кому-то просто повезло сделать удачный выстрел. Пуля от аркебузы попала Бертрану в бедро. Будучи совсем один, он громко закричал от боли.

Пару минут он просто лежал, чувствуя, что на лбу выступает испарина. Ползти обратно за помощью не имело смысла. Некому было помогать. Он подождал, пока не погаснет очередная вспышка, и в темноте дополз до поста, оставив за собой кровавую дорожку. Бертран расположился за грудой камней. Тяжело дыша, он снял нагрудник, оторвал лоскут от рубашки и, корчась от боли, обмотал им бедро, чтобы остановить вытекающую из раны кровь. Он понимал, что ему повезло – пуля не задела артерию. С узлом пришлось повозиться, так как руки не слушались. Они словно жили собственной жизнью. Наконец ему удалось сделать перевязку. С огромным усилием он снова закрепил на себе доспехи. Каждое движение давалось с трудом. Помимо свежей раны, на его теле было еще не менее пяти, затянувшихся коркой. Места ожогов почернели, руки стали твердыми и шершавыми, как бревно. Три зуба сломались, когда ядром ему в лицо отбросило деревяшку. У Бертрана начался жар. Сколько бы он ни пил, он постоянно испытывал жажду. А вот есть уже не хотелось. Перед самым рассветом солдат принес ему кусок хлеба, смоченного вином, но Бертран не смог его проглотить, да и аппетита совсем не было. Он выплюнул хлеб и махнул солдату, чтобы тот уходил.

На рассвете Бертран допил бренди из фляжки, подняв молчаливый тост за Кристиана в Биргу. Как всегда, он всматривался в горизонт в надежде увидеть королевские корабли, спешащие на помощь. Боже, неужели на этот раз свершилось! У мыса Шиберраса он увидел корабли. Много кораблей. Он протер глаза и потряс головой.

Merde! Не тот флот.

Корабли Пияле теснились вдоль берега, изрыгая воинов и ведя огонь из пушек. Слышались отдаленные звуки музыки, горны и барабаны, из горла бесчисленных тысяч людей вырывался воинственный клич.

К атаке присоединилась вся турецкая армия. Бертран видел, как турки заполняют собой холм Шиберрас, перебираются через овраги, видел их зеленые щиты и золотистые головные уборы, видел, как они устремляются вверх по лестницам, бросаясь на жалкие поредевшие ряды защитников, не обладающих ни живой силой, ни оружием, чтобы оттеснить врага назад. Как и остальные, Бертран нашел в себе последние силы, чтобы еще раз поднять оружие. Каким-то образом за последующий час защитникам удалось отбросить противника назад, потом еще и еще раз. Бертран отчаянно бился, с каждой минутой укрепляясь духом и с удивлением осознавая, что, скорее всего, доживет до еще одного рассвета. Вице-король Сицилии обещал помощь к двадцатому июня, но только в том случае, если форт Сант-Эльмо будет держаться. Было уже двадцать третье, Бертран точно знал, а форт милостью Божьей продолжал держаться.

Однако турецкое командование не сомневалось, что победа уже у них в руках. Перегруппировавшись, их отряды снова ринулись в бой.

На этот раз их некому было остановить.

Командиры Дегерас и Миранда были настолько тяжело ранены, что не могли стоять на ногах. Они приказали принести стулья и сидели, с мечами наготове, защищая пробоину с внутренней стороны стены. Круг защитников сужался, их со всех сторон оттесняли к часовне. Бертран заставил себя подняться – сначала постоял на коленях, потом встал на ноги – и осмотрел боеприпасы. У него осталось всего шесть зажигательных снарядов. Он поджег фитили и запустил их один за другим. Ему не пришлось ни целиться, ни стараться, чтобы закинуть их подальше, – теперь враги, больше не сдерживаемые стеной, были всего в двадцати футах от него. Люди сгорали заживо, прямо по ним бежали следующие, их ятаганы блестели, как огонь. Были среди них и сипахи, и айялары, и янычары, и дервиши. Все они набегали плотными рядами, ломая, круша, крича. Бертрана ранило в плечо. Пуля вошла в броню, чуть не сбив его с ног. Он попытался поднять меч, но рука его не слушалась, и меч упал. Держа в другой руке боевой топор, Бертран ринулся в толпу турок. Он дрался, не чувствуя ни боли, ни страха, как будто все происходило в замедленной действительности, без звука, с легкой пеленой на глазах. Что-то ударило его в ногу, колено подкосилось, и Бертран опустился под тяжестью доспехов, продолжая при этом размахивать топором, кроша и рубя, пока лезвие не завязло в месиве из шелка, железа, плоти и костей. Выпустив из рук топор, Бертран нащупал нож и принялся резать и кромсать. Еще один удар и еще. Вокруг него все закрутилось: янычары, пыль, дым. Бертран Кювье упал, больше уже ничего не чувствуя.

Тургут-реис лежал в полубессознательном состоянии на носилках в палатке в Марсе. Вдруг к нему ворвался посыльный с известием от Мустафа-паши. Наклонившись над старым корсаром, он с расстановкой произнес:

– Форт Сант-Эльмо пал, милостивый господин! День нашей победы близок!

Открыв глаза, Тургут взглянул вверх. Его губы зашевелились в беззвучной молитве. Сделав глубокий вдох, он скончался.

Пияле-паша приказал кораблям войти в гавань Марсамшетт, оказавшуюся наконец под защитой.

Мустафа-паша шел среди руин форта Сант-Эльмо, перешагивая через убитых, наступая на флаги ордена Святого Иоанна, разбросанные перед ним пестрым ковром. А над фортом реяли знамена султана. Многие турки, до сих пор лежащие на животе и оплакивающие скончавшегося Тургута, не могли не ликовать в глубине души, ведь их цель была достигнута.

И все же Мустафу беспокоила эта победа. Остановившись на южной стене, он окинул взглядом Великую гавань, мирные воды которой весело поблескивали в лучах вечернего солнца. Форт Сант-Анджело стоял на мысу, защищая Биргу. Чуть дальше форт Сант-Мишель закрывал город Сенглеа. Каждый из этих фортов был, без сомнения, в десятки раз лучше укреплен, нежели форт Сант-Эльмо, взятие которого стоило туркам восьми тысяч жизней.

– Аллах, – произнес он, – если маленький сын достался нам такой ценой, какую же цену мы заплатим за большого отца?

Мустафа-паша негодовал на защитников форта Сант-Эльмо. Не потому, что они так храбро сражались, – этого он как раз ожидал. Но когда в исходе осады уже не приходилось сомневаться, защитники проигнорировали их освященную веками обязанность покориться. Им бы сохранили жизнь, в лучшем случае освободили бы за выкуп, в худшем – отправили бы рабами на весла. Практически все битвы и осады заканчивались таким образом, независимо от того, какая сторона побеждала. Таковы были законы войны. Удерживая форт, они стали причиной лишних жертв. И теперь, разъяренные сверх всякой меры, люди Мустафы добивали раненых.

Мустафа понимал, насколько важно четко донести свою позицию до ла Валетта и, что еще важнее, до людей, оказавшихся вместе с ним в ловушке за стенами оставшихся обреченных крепостей. Он должен был дать им понять, что его решимость непоколебима как никогда, что до сих пор потери со стороны султана были незначительными. На смену каждому павшему воину пришло четверо новых. Мустафа помнил, что сорока годами ранее на Родосе рыцарей