этом позже, успеется. Что с Марией и с мамой? Скажи мне. Они в добром здравии?

– Твоя мать умерла, упокой Господь ее душу. С Марией все хорошо.

– Умерла? Когда?

Казалось, Лука его не слышит. На его лице залегли глубокие морщины.

– Мне сказали, что ты стал… что ты сделал обрезание. Я ответил им, что они дураки. Одного из них я даже ударил. Не надо было. Меня по-прежнему подводит мой темперамент. Я сказал им, что это невозможно.

Нико молчал. Лука сглотнул. Опустив факел, он посмотрел на пах своего сына и замер. Вся краска сошла с его лица. Он смотрел Нико в глаза, ожидая объяснений.

– Я жил в Стамбуле, отец, в Константинополе, – сказал Нико. – Я капитан галеры. Я жил в…

– Ты мусульманин?

– Да, но, пожалуйста, выслушай меня, отец. Я знаю, как это выглядит, но это не то, что ты мог подумать. Я все объясню, я покажу тебе красоту, которую открыл для себя. Я по-прежнему Нико. Я твой сын. Я…

Лука весь дрожал. Он попытался взять себя в руки, выпрямился, расправил плечи, ощущая свое старое тело по-прежнему твердым как сталь, и долго смотрел на Нико. А потом плюнул ему в лицо. И тут же вся его твердость словно покинула его, плечи опустились. Отвернувшись, он побрел к двери.

– Отец, подожди! Пожалуйста, вернись! Отец!

Лука поспешил покинуть камеру. Он отдал факел охранникам:

– Я знал, что тут какая-то ошибка. Передайте великому магистру, что этот человек не мой сын. Мой сын Нико умер.

Кристиан работал не покладая рук. Во время осады Меца раненые поступали постоянно, весь день. Здесь же их доставляли по ночам, перевозя на лодках из форта Сант-Эльмо. Предыдущей ночью их было шестьдесят. Все с серьезными ранениями. В более легких случаях люди просто оставались на своих постах, получив первую помощь в часовне форта. Кристиан лечил только тяжелораненых – людей, чья плоть была искромсана шрапнелью и круглыми свинцовыми пулями, людей с осколочными ранениями глаз, людей с пороховыми ожогами и открытыми переломами, людей с колотыми ранами от пик и глубокими порезами, которые оставляет ятаган. В первую очередь Кристиан занимался теми, кто мог быстро восстановиться и вернуться на свой пост. Более сложные случаи он оставлял на потом. Всего их было четверо цирюльников и двое хирургов, работающих в палате среди дымящих печей, забрызганных кровью ведер, целой горы конечностей и бесконечного моря стонущих пациентов. Заполнены были и коридоры, и даже внутренний дворик. Лазарет уже принял двести человек. Великий магистр велел обержам подготовить место для новых раненых.

Бартоломью вбежал в палату с лицом, перепачканным грязью и порохом. Часть времени он проводил на посту Франции, а остальную часть в лазарете. Перемещаясь между этими двумя точками, Бартоломью научился не падать в обморок при виде крови.

– Сир, – сказал он, – кое-кто желает вас видеть. Там, у ворот.

– У меня нет времени! – отрезал Кристиан, заканчивая накладывать шов.

– Я ей так и сказал, сир, но она оказалась весьма упрямой, ни в какую не уходит. Сказала, что это срочно. Просила передать вам, что ее имя – Мария Борг.

Кристиан заметил, как напряжено ее лицо и какое облегчение она испытала, увидев его.

– Мария! С тобой все хорошо? Прости, я не мог прийти быстрее.

– Да, со мной все в порядке. Я бы никогда не пришла сюда, если бы речь не шла о Нико. Он в темнице.

– Нико? Твой брат? Здесь?

– Да. Его схватили дозорные у стены. Говорят, что он турок. Шпион. Заперли его в темнице для рабов. Я слышала, что его собираются повесить. Отец виделся с ним, но ничего мне не рассказывает. Я пыталась сама туда пробиться, но охрана меня не пустила. – Она с трудом сдерживала слезы. – Пожалуйста, Кристиан. Я не знаю, что делать. Мне нужна твоя помощь.

В темнице для рабов содержались рабы с галер, и находилась она совсем недалеко от лазарета. Охранник оказался греком. Он злобно взглянул на Марию, которая уже успела потрепать ему нервы, но, разумеется, тут же подчинился шевалье де Врису и открыл дверь камеры. Внутри находился лишь один узник. Мария сделала шаг вперед, за ней Кристиан. Мария двинулась вперед в темноте, а Кристиан остался ждать у дверей.

– Нико? – прошептала она, пытаясь разглядеть его лицо. – Это ты, Нико?

Она подошла к нему вплотную. Его руки по-прежнему были прикованы к стене кандалами. Все лицо в крови, один глаз заплыл, щека разодрана до самой кости. Живот и грудь в кровоподтеках, пах – сплошное кровавое месиво. Подняв глаза, он попытался улыбнуться:

– Я знал, что снова увижу тебя. Знал.

По его щеке скатилась слеза.

Она обвила шею брата руками. Он зарылся лицом ей в плечо, не имея возможности обнять сестру.

– Мария… милая Мария… – произнес он прерывающимся голосом. – Я видел объявление, которое ты написала, чтобы выкупить меня. И я хранил твою монетку все эти годы. До сегодняшнего дня. Здесь у меня ее отняли.

– Монетку? – удивленно переспросила Мария.

– Ты нашла ее в тот день, когда меня похитили. И отдала мне. С тех пор она всегда была со мной.

– Да-да, помню. – Ее глаза наполнились слезами; она дотронулась до его щеки. – О Нико, что они с тобой сделали?

– Они издевались надо мной, чтобы посмотреть, что я смогу рассказать им о флоте.

– О флоте? О чем ты? Да как они посмели! Ты же Николо Борг! Что ты можешь знать о турецком флоте?

Нико собрался с духом:

– Я теперь не только Нико. Меня зовут Аша. Я живу в доме Аллаха, Мария. Мой дом в Стамбуле – Константинополе.

Мария уже слышала, как охранник называл ее брата исламской свиньей, но, когда сам Нико признался в этом, оторопела. Она понимала, что значило такое признание для его будущего.

– Нико, нет! Быть такого не может! Когда тебя похитили, ты был маленьким мальчиком. Скажи, что ты раскаиваешься. Скажи, что тебя заставили!

– Никто меня не заставлял, Мария. Я стал тем, кем стал, по собственной воле.

– Нет! Ты наверняка лжешь! Ты должен все отрицать! Не мог же ты вернуться ко мне только для того, чтобы умереть! Ты должен жить, Нико! Ради меня. Ради отца.

Взгляд Нико вдруг сделался жестким.

– У моего отца нет сына.

– Он гордый, ты же знаешь. Нужно только время, и все… – Она осеклась.

Мария чуть не сказала «и все пройдет». Но они оба знали, что для Луки Борга такое «пройти» не могло.

Больше им ничего не дали сказать. В камеру вошел брат послушник ордена. Он почтительно кивнул Кристиану:

– Мне приказано, сир, доставить пленника к великому магистру.

Охранник-грек открепил кандалы от стены, снова застегнул их на запястьях и грубо подтолкнул Нико к выходу. По-прежнему обнаженного, Нико повели к главной площади. По пути он вызвал большое любопытство прохожих. Толпа едва расступалась, чтобы пропустить небольшую процессию, и тут же смыкалась вновь. Идущие вслед за Нико Мария и Кристиан переглянулись. Она увидела в его глазах бесконечную печаль, его лицо было мрачнее тучи. Она знала, что он думает: Нико – конец. Мария сжала зубы, мысленно проговаривая свои аргументы.

Ла Валетт разместил свой штаб в купеческой лавке. Он стоял у большого стола, на котором была разложена карта, в окружении помощников, и отдавал распоряжения рыцарю, чьи черные волосы казались серыми от пыли после битвы. В комнате присутствовали и два пажа: один держал шлем и меч великого магистра, другой – его пику. Позади ла Валетта бальи ордена совещался с ла Моттом, хранителем ордена, и другими рыцарями. Присутствующие едва заметили появление Нико, за исключением одного. Нико его сразу же узнал. Это был фра Матюрен д’О де Леску.

Ромегас.

Рыцарь вышел вперед. Он кивнул Кристиану и взглянул на узника:

– Итак, я слышал, у нас тут турецкий реис. Вот он, оказывается, какой грозный. – Ромегас медленно обошел Нико, рассматривая его, а тот глядел на него с нескрываемой ненавистью.

Во взгляде Ромегаса скорее сквозило любопытство, нежели злоба. Он пытался вспомнить. Сам