Я схватил его за ворот, стал трясти, но это было бесполезно.

Посмотрел на часы – без пяти…

– Мистер Фандорин, – раздался надо мной спокойный,немного насмешливый голос Холмса. – Очевидно придётся всё-таки проверитьправильность вашей гипотезы. Иного выхода нет. Посмотрим, так ли хороши вы вдедукции, как в расстановке капканов. Побежали?

XIV

Минуту спустя мы, все трое, ворвались в «органную».

– Скорее! – крикнул я Фандорину. – Что вывстали! Остаётся двести сорок… нет, двести тридцать секунд!

Он потёр свой седой висок и развёл руками.

– Если моя версия ошибочна, это слишком мало, чтобизобрести новую. Выскочить из дома мы не успеем. Да и не бросать же даму? Еслиже я п-прав, мне хватит нескольких секунд. Поэтому, с вашего позволения, яскажу несколько слов о логическом пути, которым я с-следовал.

Я застонал, но Холмсу это позёрство, похоже, понравилось.

– Ну-ка, ну-ка. Очень интересно.

– Тут что п-примечательно, – неторопливо началобъяснять несносный мистер Фандорин, подойдя к органу. – Про идеальнуючистоту я уже говорил. Видите, ни пылинки? Значит, этим помещениемпользовались. Зачем? Хозяин замка, в отличие от своего отца, на музыкальныхинструментах не играет. Стало быть, эта комната понадобилась кому-то д-другому…Теперь два слова о происхождении тайника. Зачем покойный владелец сделал здесьполную звуковую изоляцию? Чтоб не тревожить покой супруги? Вряд ли. Нестеснялся же он почём зря палить из кулеврины. Вот я и подумал…

– Ради Бога! – взмолился я. – Две минуты!

– …Вот я и подумал, – как ни в чём не бывалопродолжил Фандорин. – А что если хозяин не хотел, чтобы домочадцы слышали,какую именно мелодию он исполняет чаще всего? Это предположение и вывело меняпрямиком к моей г-гипотезе. – Он открыл крышку инструмента, провёл рукойпо белым и чёрным клавишам. – Вот она: в записке закодировано чередованиеклавиш, на которые нужно нажимать, чтобы тайник открылся. Вероятно, Люпен незнает нот (как впрочем, и я), потому и обозначил клавиши по номерам и цвету.Белые – это «b», то есть blanc, a чёрная – «n», то есть noir. Ну что, проверим?

Он открыл блокнот, где у него был записан шифр. До полуночиоставалась минута.

– Постойте, – остановил русского Холмс. – Ачто это за мелодия, вы догадались?

– Чёрт бы вас побрал, Холмс! – заорал я во всёгорло. – Надо же ещё и механизм отключить! Дайте сюда!

Я вырвал у Фандорина листок и стал жать на клавиши.

– Вероятно, она как-то связана с «Мефистофелем», –задумчиво предположил русский. – В каком году написана опера «Фауст»?

– Великолепно, коллега! Премьера «Фауста» состояласькак раз в 1860-м, незадолго до гибели дез Эссара-отца. Это была самая моднаяопера сезона. Партитура продавалась лучше, чем бульварные романы.

Когда-то давным-давно я немного учился музыке, но из-за этихпроклятых меломанов сбился, пришлось начинать заново.

«24 blanc, 25 blanc, 18 noir, 24 blanc, 25 blanc, 23 blanc,24 blanc».

24-ая белая – это «до» в тональности «до минор», потом «ре»,«ми бемоль», «до», «ре», «си», «до».

У Фандорина в кармане звякнул «брегет», готовясь отбитьполночь. Холмс подпел дребезжащему органу:

– «Le veau d'or est toujours debout…»[36]Акт второй, «Куплеты Мефистофеля». Мои поздравления, мистер Фандорин!

Вся дубовая панель позади органа, которую я во время обходаи щупал, и простукивал, но в которой не обнаружил ничего подозрительного,отъехала в сторону – ровно на шестом ударе часов.

Открылась большая тёмная ниша или, если угодно, маленькаякаморка. Фандорин посветил в неё фонариком.

Судя по пыли на полу, ещё недавно там стояло нечтопрямоугольное, но теперь тайник был пуст.

Если не считать аккуратно сложенного листка бумаги.

Люблю, когда падает снег. Наверное, за годы жизни в России ястал наполовину русским. Вот ведь странно: в Америке я прожил почти столько же,но американцем себя не чувствую. Хотя что ж тут удивительного? Господин частоговорит, что мы с ним находимся в долгом странствии и однажды непременновернёмся домой, навсегда.

Я стоял, прислонившись спиной к башенной стене, мне на лицопадали крупные снежинки. Они щекотали мне щеки, от этого я улыбался.

Даже сложил трехстишье:

На чужом лице

Знакомая улыбка.

Снег на чужбине.

Сравнение неба с лицом – это недурно, но «чужое» и «чужбина»рядом звучат неэлегантно. Надо будет потом для одного из этих слов подыскатьсиноним соответствующего размера.

Мне было хорошо стоять под снегопадом, только немножкохолодно.

Чтобы совсем не замёрзнуть, я время от времени дразнилпойманного разбойника. Высовывался из-за закруглённого бока башни и спрашивал:

– Не надоело ли вам кататься по земле, почтенныйдоктор?

Он всякий раз рычал, стрелял в меня из револьвера. Яуворачивался, и это меня на минуту-другую согревало.

После первого выстрела над местом, где я сочинял хайку,открылось окно и высунулась головка госпожи Дэзу.

– С вами всё в порядке? – крикнула она, отодвигаяв сторону цветочный горшок.

– Не беспокойтесь, мисс. Закройте окно, а топростудитесь.

– Нет! Я буду с вами!

– Тогда укутайтесь пледом и главное не высовывайтесь извторого окна, а то этот злой человек от ярости может в вас выстрелить.

Теперь мне стало ещё лучше.

Я то подставлял лицо снежинкам, то дразнил пленника, топридумывал синоним, а иногда барышня что-то говорила мне сверху, и я отвечал.

Смешно получилось, когда разбойник выстрелил по мне в третийраз. Мушка у него зацепилась за сеть, и пуля полетела совсем не туда, куда емухотелось бы.

Он заорал благим матом. Насколько я понял, болван отстрелилсебе кусочек пальца. Так ему и надо.

Я очень смеялся.