Увидев меня, племянник тоже застыл, потом потряс головой ипробормотал:

— А, это ты… ты вообще, что ли, не спишь… а я подумал,у меня глюки… Хорошо быть взрослым — можно совсем не ложиться, а меня черепа вкровать в такую рань загоняют, чуть не в час…

Лешка проследовал своим курсом, а я выскользнула на улицу.

В последние дни почти все деньги у меня уходили на машины —ночные «бомбисты» дерут немыслимую цену, но уже через двадцать минут я сновабыла возле больницы.

Возле приемного покоя, как всегда, суетились какие-то люди. Япроскользнула мимо клюющей носом нянечки и знакомыми коридорами направилась всторону реанимации.

В этом крыле больницы было тихо и пусто, горел толькомертвенный дежурный свет, который делал безрадостные больничные помещения ещеболее тоскливыми и неуютными.

Сворачивая в очередной коридор, я заметила впереди женскийсилуэт. Высокая, довольно стройная женщина шла впереди меня. На ней был белыйхалат, но каким-то внутренним чутьем я поняла, что она не из больничныхсотрудников — во-первых, она слишком спешила, во-вторых, в ее походке былаосторожность и неуверенность, она шла крадучись и явно не хотела, чтобы еезаметили.

Это показалось мне странным, но, с другой стороны, я тоже недолжна сейчас быть в больнице. И если меня увидит дежурный врач… Но все же, повинуясьнеосознанному побуждению, я спряталась в темную нишу возле дверей одной изпалат.

Тут же женщина оглянулась, словно почувствовав мой взгляд,и, если бы не моя предосторожность, она заметила бы меня.

Она прибавила шаг и скрылась за следующим поворотомкоридора.

Мне нужно было идти в том же направлении, но, когда яподошла к повороту, странной женщины уже не было видно — должно быть, она шлаочень быстро и уже скрылась или свернула в какую-то палату.

Дойдя до нужной мне двери, я огляделась.

Никого из персонала поблизости не было, но дверь палаты былаприкрыта неплотно, и мне почудилось за ней какое-то движение. Я осторожнотолкнула дверь и заглянула в палату.

Как и прежде, мерцали голубоватые экраны приборов, медленноподнимался и опускался белый ребристый поршень, только безжизненная белая мумиябыла не одинока.

Возле стойки с капельницей суетился какой-то человек.

Вглядевшись, я узнала ту самую женщину, которая шла впередименя по коридору. Она склонилась к резервуару капельницы и набирала в шприц бесцветнуюжидкость из пузырька.

Сердце у меня чудовищно забилось, я влетела в палату.

При этом я не издала ни звука — то ли так подействовала наменя ночная тишина, то ли от волнения мне перехватило горло!

Женщина оглянулась, увидела меня и беззвучно скользнула всторону. В углу палаты была вторая дверь, и.незнакомка в мгновение ока скрыласьза ней. Я кинулась следом, дернула дверь — но та оказалась заперта.

Вернувшись к кровати Романа, я с трудом перевела дыхание иогляделась.

На полу валялся стеклянный пузырек — тот самый, которыйтолько что держала в руках таинственная женщина. Я подняла пузырек с пола иубрала его к себе в карман.

Потом я посмотрела на Романа — точнее, на его мумию.

Его рука, та самая, которой он несколько часов назадвыстукивал свое послание, мелко дрожала.

Понятно — он почувствовал присутствие незнакомого человека ииспугался… ведь он совершенно беспомощен, никак не может себя защитить…

Но от кого ему защищать себя? Он и так едва жив… Неужеликто-то хочет оборвать ту тонкую нить, на которой еще держится его жизнь? Комунужна его смерть? Кто была эта женщина? Я не смогла разглядеть в темноте еелицо, но она не показалась мне знакомой.

У меня было слишком много вопросов — и ни одного ответа.Какие-то ответы могли быть у самого Романа…

Я села на стул в изголовье его кровати и проговорила какможно спокойнее, чтобы не заразить Романа своим волнением:

— Это я, я вернулась. Не беспокойся, я с тобой.

Его рука перестала дрожать, успокоилась, легла на простыню.Я прикоснулась к ней своей рукой, но тут же отдернула руку — ведь его кожаобожжена, и любое прикосновение причиняет ему боль…

— Ты что-то хотел сказать мне, — тихо проговорилая, — попробуй повторить, я нашла коды азбуки Морзе. Ведь это была азбукаМорзе?

И тут же его рука начала выстукивать сообщение.

Я схватила листочек с записью кодов и уставилась в него.

Сильный удар и два слабых. Тире и две точки. Буква Д.

Новая серия — слабый удар и сильный. Точка и тире. Буква А.

Вместе получается — «Да». Он подтвердил: да, это азбукаМорзе!

Я пришла в восторг: мне удалось понять его! Я смогу с нимобщаться! Он больше не будет безжизненной, бессловесной мумией!

Мне хотелось поцеловать его.

Я склонилась над белым коконом и радостно проговорила:

— Ромочка, я тебя поняла! Я поняла твое сообщение! Тыотстучал «Да»!

И белая рука снова задвигалась.

Слабый удар, сильный, снова слабый и снова сильный. Точка,тире, точка, тире. Пауза. Я взглянула в свой листок. Он отстучал букву Я.

И снова серия за серией последовали короткие и длинныеудары.

Я аккуратно записывала буквы, но, когда он остановился и япрочла то, что у меня получилось, — я растерялась.

На листке была записана явная нелепость: «Я не Роман».

— Ромочка! — воскликнула я. — У меня получиласькакая-то ерунда.

И белая рука снова застучала. Он повторно передал такое жесообщение: «Я не Роман».

— Ромочка, ты бредишь, ты нездоров… — пробормотала я врастерянности какую-то ерунду. Смешно говорить «ты нездоров» человеку, которыйодной ногой стоит в могиле, у которого обожжена половина тела, который не можетни говорить, ни видеть и двигает только кистью одной руки…

А он снова выстукал то же самое сообщение:

«Я не Роман».

А потом продолжил:

«Меня хотят убить. Я в опасности».

— Ромочка, о чем ты говоришь! — взволнованнопролепетала я. — Кто тебя хочет убить?

«А кто здесь был до тебя? — отстукал он и сновадобавил: — И все-таки я не Роман».

Я похолодела. Действительно, та женщина, которая была передомной в палате, женщина, которую я спугнула и о которой теперь забыла отволнения, — ведь она не была плодом его воображения!

Значит, он понимает, что говорит… точнее, что выстукивает…тогда это значит… это значит, что он действительно не Роман?