А кто же он тогда? Нет, этого не может быть! Это простобред!

Белая рука снова пришла в движение.

«Никому не говори!» — отстукал он.

— Чего не говорить? — растерянно спросила я.«Никому не говори, что я в сознании», — отстукала мумия.

И снова добавила, как заклинание: «Я не Роман».

— А кто же ты? — воскликнула я в отчаяние. И в этовремя дверь палаты тихо отворилась. На пороге стояла медсестра Оля.

— Господи, это опять ты? — проговорила онанедовольно, разглядев меня в полутьме. — Ты же ведь ушла домой?

Я посмотрела на белую руку мумии. Она была совершеннонеподвижна.

— Я вернулась, — ответила я Оле. — Ты извини,конечно, что я делаю тебе замечания, но все же я уже двадцать минут тут сижу, иникого нету. И дверь была не заперта, так кто угодно может войти…

— Ну подумаешь, покурить ненадолго вышла! —вспыхнула Оля. — Думаешь, легко тут сидеть всю ночь одной? С тоскипомрешь! Да что случится-то, кто войдет? Это же больница, а не проходной дворвсе-таки!

— Ой, Ольга, а ведь уже был случай, когда приборотключился, доктор так ругался, даже мне не по себе было!

— Помню. — Оля помрачнела. — Понять не могу,как такое могло произойти. Ну не мог он сам отключиться, понимаешь?

— Вот и сегодня… — начала я и прикусила язык.

— Что — сегодня? Кто мог сегодня войти, крометебя? — рассердилась Оля. — Кроме твоего Лазарева, никто тут нележит.

«Вот именно, — подумала я. — Значит, та женщина,если она мне, конечно, не померещилась, приходила к Роману».

— Сегодня только ты тут дежуришь, больше никто непридет?

— Зачем? — Оля пожала плечами. — Врач изредказаходит.

Выяснилось, что дежурит сегодня Сергей Михайлович, так чтоникакой женщины быть в палате реанимации не могло. Тем не менее я ее видела, исамое главное — утащила пузырек, из которого она собиралась вколоть Романулекарство.

— А куда ведет эта дверь? — спросила я, вспомнив,что незнакомка выскользнула через маленькую дверцу в углу палаты.

— В соседний коридор, только она всегда заперта, тамникто не ходит. — Оля демонстративно села за свой столик и начала листатьжурнал с записями процедур.

Я посидела еще немного возле кровати, фигура на ней нешевелилась. Я тянула время, потому что жевала резинку. Вытащив мягкий комочек,пахнущий мятой, я незаметно засунула его в замочную скважину той самой дверцы вуглу. Резинка застынет и, для того чтобы ее выковырять, понадобится время. Еслидверь понадобится кому-то из персонала, то им скрываться нечего, возьмуткакой-нибудь медицинский инструмент и вытащат резинку. А вот от злоумышленниковрезинка, конечно, не защитит, но заставит потратить время, и это уже хорошо.

Я отправилась домой с тяжелым сердцем. Обиженная Оля едвакивнула мне на прощание.

…«Бомбист» высадил меня перед самым подъездом и умчался впредутреннюю тьму, резко газанув.

Я толкнула дверь и вошла в парадную.

Когда я уходила отсюда, часа два назад, на лестнице горелаединственная слабая лампочка, но сейчас она погасла, и, захлопнув за собойвходную дверь, я оказалась в кромешной темноте.

Я не слишком испугалась — не могу сказать, что я такая ужтрусиха, и детский страх темноты не слишком для меня характерен. Кроме того, впоследние дни мне хватало гораздо более серьезных поводов для волнения, чемперегоревшая лампочка в подъезде.

Я осторожно двинулась в ту сторону, где, по моимпредставлениям, находился лифт, стараясь только не споткнуться в темноте оступеньку — сейчас мне только не хватало сломать ногу.

Медленно двигаясь в нужном направлении, я упорновсматривалась в темноту, надеясь, что глаза понемногу привыкнут к ней и я смогучувствовать себя увереннее.

И действительно, я начала постепенно различать в окружающейменя тьме очертания стен.

И сбоку от ступеней, почти на моем пути, я различилакакой-то смутный силуэт, отдаленно напоминающий застывшую человеческую фигуру.

— Эй, кто здесь? — вполголоса окликнула я этот неподвижныйсгусток тьмы. — Кто это тут стоит?

Никакого ответа, естественно, не последовало.

— Что за идиотские шутки? — проговорила я. —Прятаться в темноте и пугать женщин! Ничего умнее ты не мог придумать?

Но силуэт в темноте не шелохнулся и не издал ни звука.

У меня по спине поползли ледяные пальцы страха.

Вернуться, выскочить на улицу, позвать на помощь?

Но в этот глухой предутренний час глупо рассчитывать начье-то вмешательство, на чье-то заступничество. Можно кричать хоть допосинения, и никто даже не выглянет в окно… все люди лежат сейчас в своихтеплых постелях и видят десятый сон…

А самое главное — чтобы выскочить на улицу, я должна будуповернуться спиной к этому неизвестному ужасу, притаившемуся в темноте, а обэтом я не могла даже подумать…

Значит, оставалось одно — идти вперед, делая вид, что яникого и ничего не боюсь, что мне совершенно безразличен тот, кто стоит вомраке… как можно быстрее добраться до лифта, нажать на кнопку…

А что, если он войдет вслед за мной в кабину лифта?

Я столько раз видела это в американских триллерах, чтопредставила себе необычайно отчетливо.

Однако другого пути у меня просто не было.

Я двинулась вперед, умирая от страха.

Медленно продвигаясь в темноте, я не сводила глаз с едваразличимого силуэта и поэтому забыла о ступеньках, которые вели к лифту, испоткнулась, едва удержавшись на ногах.

Громко чертыхнулась и снова искоса посмотрела на своеготаящегося во мраке врага.

Он даже не шелохнулся.

— Ну и черт с тобой! — проговорила я нарочногромко, чтобы заговорить свой страх, отпугнуть его звуками своего голоса.

Я преодолела ступеньки и поравнялась с темным силуэтом.

Сердце бешено колотилось где-то в горле.

Мне нужно было пройти мимо незнакомца и оставить его у себяза спиной… но это было выше моих сил. Это было просто невозможно.

Я замерла, не зная, что делать, — ни идти вперед, нивернуться я не могла.

И тут на втором этаже хлопнула дверь.

— Бессовестная скотина! — проговорил заспанныймужской голос. — Ты представляешь, сколько сейчас времени? Ни на грошстыда у некоторых! Неужели не мог до утра потерпеть?

В ответ раздалось виноватое поскуливание, которое следовалопонимать так, что — нет, потерпеть до утра было никак невозможно.