– Это у вас инсценировка такая? – поинтересоваласьмадемуазель Литвинова и с деланным восхищением покачала стриженой головкой. –Изобретательно. И сыграно виртуозно, просто театр Корша. Что по вашей пьеседолжно последовать дальше? Благодарная девица падает на грудь прекрасномуспасителю и, орошая слезами его крахмальную сорочку, клянется в вечнойпреданности? А потом пишет вам доносы на своих товарищей, да?

Эраст Петрович отметил, что – поразительная вещь – короткаяприческа барышню вовсе не портит, а напротив, очень идет к ее мальчишескомулицу.

– Неужто вы в самом деле намеревались стрелять? –спросил он. – Глупо. Из такой б-безделушки (он показал тростью навалявшийся револьверчик) Бурляева вы все равно не убили бы, а вот вас навернякарастерзали бы на месте. Мало того…

– Я не боюсь! – перебила его экспансивнаядевица. – Пусть растерзали бы. Скотству и произволу спуску давать нельзя!

– … Мало того, – продолжил чиновник, пропустив еереплику мимо ушей, – вы погубили бы своих друзей. Ваша вечеринка была быпризнана сборищем террористов, и все они отправились бы на каторгу.

Мадемуазель Литвинова смутилась, но лишь на миг, не долее.

– Скажите, какой гуманный! – воскликнулаона. – Только я не верю в Атосов от жандармерии. Такие, как вы, вежливые,лощеные, еще хуже, чем откровенные кровососы вроде этого красномордого. Во стократ опасней! Да вы хоть понимаете, господин красавчик, что всем вам не уйти отвозмездия?

Барышня воинственно шагнула вперед, и Эраст Петрович былвынужден отступить – пальчик с острым ноготком угрожающе рассекал воздух передсамым его носом.

– Палачи! Опричники! Вы не спрячетесь от народной местиза штыками своих телохранителей!

– Я вовсе и не прячусь, – обиженно ответилстатский советник. – Никаких телохранителей у меня нет, а адрес мойнапечатан во всех адресных книгах. Можете п-проверить: Эраст Петрович Фандорин,чиновник особых поручений при генерал-губернаторе.

– А-а, тот самый Фандорин! – Девушка азартнооглянулась на Ларионова, словно призывая его в свидетели столь поразительногооткрытия. – Гарун аль-Рашид! Раб лампы!

– Какой еще лампы? – удивился Эраст Петрович.

– Ну как же. Могучий джинн, охраняющий старого султанаДолгорукого. То-то он, Иван Игнатьевич, филерам губернатором грозился, –снова обратилась она к инженеру. – А я не возьму в толк, что за начальниктакой, которому и Охранка нипочем. Не знала, господин джинн, что вы иполитическим сыском не гнушаетесь.

Она добила Эраста Петровича последним, уже совершенноиспепеляющим взглядом, кивнула на прощанье хозяину и величественно направиласьк выходу.

– Погодите, – окликнул ее Фандорин.

– Что вам еще от меня нужно? – гордо изогнулабарышня стройную шею. – Все-таки надумали арестовать?

– Вы забыли свое оружие. – Статский советникподнял револьвер и протянул ей рукояткой вперед.

Эсфирь Литвинова выдернула оружие двумя пальцами, словнобрезговала дотронуться до руки чиновника и вышла вон.

Подождав, пока хлопнет входная дверь, Фандорин обернулся кинженеру и негромко сказал:

– Я знаю, господин Ларионов, о ваших отношениях сОхранным отделением.

Инженер вздрогнул, как от удара. На его желтоватом, сотечными мешками лице возникло выражение тоскливой обреченности.

– Да, – кивнул он, устало опускаясь настул. – Что вы хотите знать? Спрашивайте.

– Я услугами тайных осведомителей не пользуюсь, –сухо ответил на это Эраст Петрович. – По-моему, шпионить на своихтоварищей м-мерзко. То, чем вы здесь занимаетесь, называется провокацией.Заводите новые знакомства среди романтически настроенной молодежи, поощряетеантиправительственные разговоры, а потом доносите в Охранку о своихдостижениях. Как вам не совестно, ведь вы д-дворянин, я читал ваше досье.

Ларионов неприятно рассмеялся, подрагивающей рукой вынулпапиросу.

– Совестно? Вы про совесть с господином Зубцовымпоговорите, Сергеем Витальевичем. И про провокацию тоже. Сергей Витальевич,правда, этого слова не любит. Он говорит „санация“. Мол, лучше потенциальноопасных субъектов на ранней стадии помечать и отсеивать. Для пользы общества иих же собственной. Если не у меня будут собираться, под внимательным окомСергея Витальевича, то в каком-нибудь другом месте. И неизвестно, до чего тамдодумаются, каких дел натворят. А тут они все на виду. Чуть кто от праздныхразговоров начнет на дело выворачивать, его, голубчика, сразу цап-царап.Государству спокойствие, господину Зубцову поощрение, а иуде Ларионовубессонные ночи…

Инженер закрыл лицо руками и замолчал. Судя по дерганьюплеч, боролся с рыданиями.

Эраст Петрович сел напротив, вздохнул.

– Как же вас угораздило? Ведь противно.

– Еще бы не противно, – глухим голосом отозвалсяЛарионов сквозь прижатые ладони. – Я студентом тоже о социальнойсправедливости мечтал. Листовки в университете расклеивал. За этим занятиемменя и взяли.

Он отнял руки, и стало видно, что глаза у него влажные,блестящие. Чиркнул спичкой, судорожно затянулся.

– Сергей Витальевич человек гуманный. „У вас, говорит,Иван Игнатьевич, мать старая, больная. Если из университета выгонят – а этосамое малое, что вам грозит – не переживет. Ну, а ссылкой или, упаси Боже,тюрьмой вы ее точно в могилу сведете. Ради чего, Иван Игнатьевич? Ради химер?“И дальше про санацию стал объяснять, только длиннее и красивее. Мол, я вас не вдоносители зову, а в спасители детей. Ведь они, неразумные и чистые сердцем,бегут по цветущему лугу и не видят, что за лугом-то пропасть. Вы бы и встали накраю этой пропасти, помогли бы мне детей от падения уберечь. Сергей Витальевичговорить мастер, и главное сам верит. Ну, и я поверил. – Инженер горькоулыбнулся. – Честнее сказать, заставил себя поверить. Мать и в самом делебы не пережила… Ну что, университет я закончил, и должность хорошую мнегосподин Зубцов приискал. Только вышло, что никакой я не спаситель, а самыйобычный „сотрудник“. Как говорится, нельзя забеременеть наполовину. Дажежалованье получаю, пятьдесят пять целковых. Плюс пятьдесят расходных, подотчет. – Улыбка стала еще шире, растянувшись в глумливый оскал. – Вобщем, всем жизнь хороша. Только вот совсем не сплю по ночам. – Он зябкопоежился. – Забудусь на минуту и вздрагиваю – слышу стук. Думаю, а вот иза мной пришли. То ли те, то ли эти. Так и дергаюсь всю ночь. Стук-стук. Стук-стук.

В этот миг раздался стук дверного молотка. Ларионоввздрогнул и нервно рассмеялся.