в поддержку Гитлера он подготовил с помощью Злобина и в глубокой тайне от Зинаиды Николаевны. Из чего следует, что она прогерманские взгляды мужа никак не разделяла. Передавали, что она, услышав о прогитлеровском выступлении мужа, сказала: «Это конец».

Как утверждает близкий друг Зинаиды Николаевны, поэт Виктор Мамченко, незадолго до смерти Мережковский все же осуждал Гитлера.

Существует и другая версия – что никакой речи в поддержку Германии Мережковский не произносил, а был злостно оклеветан, причем клевета продолжалась и после смерти.

Возможно, и так. Ведь Гиппиус свидетельствовала, что даже с давним другом, Георгием Ивановым, Мережковский серьезно повздорил из-за симпатии Иванова к немцам.

В последние годы и месяцы Дмитрий Сергеевич по-прежнему много работал – над книгами о святой Терезе Авильской и еще одной святой, Маленькой Терезе.

А была Маленькая Тереза католической монахиней, француженкой, современницей Мережковских. Умерла она совсем юной девушкой, но написала удивительную книгу, благодаря которой впоследствии была признана «учителем церкви». Она говорила о том, что к спасению души могут привести не только подвиги, но и «малые дела». Дело спасения – повседневное, тихое, скромное. И эти простые мысли юной монахини почему-то удивительно запали в души супругов Мережковских.

Они чтили ее больше других святых, молились Терезе в католической церкви. Дневники Зинаиды Николаевны, написанные ею в последние годы, пестрят записями: «Ходили к Терезе», «Были у Терезы».

«Георг<ий> Иванов, со своей давнишней жаждой победы Германии, сразу поссорился с Дм<итрием>, который сказал, что он сам, Г. Ив<анов>, для него уже „полунемец“».

З. Гиппиус.Дневники. Серое с красным

У Дмитрия Сергеевича с Зинаидой Николаевной стояла дома статуэтка Терезы, которой они приносили свежие цветы. Это не означало их перехода в католичество, но границы между конфессиями всегда являлись для супругов Мережковских пустой условностью. Они любили посещать костел, иногда ходили и в православную церковь. Их религиозность всегда была весьма своеобразной.

В последние месяцы своей жизни Дмитрий Сергеевич продолжал выступать с лекциями. Прочитал о Леонардо да Винчи, хотел прочесть и о Наполеоне, но оккупационные власти почему-то не разрешили. Да и силы его были уже на исходе.

Седьмого декабря 1941 года он скончался от инсульта. Все произошло внезапно. Утром Зинаиду Николаевну разбудила испуганная домработница: «Месье плохо». Помочь Дмитрию Сергеевичу было уже невозможно. Он был без сознания. Через несколько часов его не стало.

Это было воскресенье, и дом постепенно наполнялся гостями. Некоторые приходили, еще не зная, что случилось, – они просто шли на обычную воскресную беседу к Мережковским. Один из них, увидев сидевшую в молчании Зинаиду Николаевну и женщин возле нее, спросил: «А где же Дмитрий Сергеевич? Он сегодня не выйдет?»

Отпели его в православном храме Св. Александра Невского. Похоронили на русском кладбище Сен-Женевьев-де-Буа.

Прежде чем уйти

После смерти Дмитрия Сергеевича жизнь Зинаиды Николаевны стала совсем иной. Она начала много болеть, словно что-то надломилось в ней.

К счастью, Гиппиус не остается в одиночестве – рядом с ней друзья. Большой круг друзей и знакомых по-прежнему собирается по воскресеньям, маленький тесный круг – по средам. С Тэффи они часто беседуют вдвоем, иногда к ним присоединяется пожилой дипломат Иосиф Лорис-Меликов, блестяще эрудированный человек. Еще один друг – поэт Виктор Мамченко, неуравновешенный и пылкий. Зинаида Николаевна обожает выводить его из себя. Что привлекает людей к этой пожилой язвительной даме? То же, что и всегда: с ней интересно. «К ней можно было прийти, без всяких светских предисловий сказать то, что сейчас интересует, и начать длинный, интересный разговор», – поясняет Тэффи.

Еще одна привязанность – животные. В своих воспоминаниях Гиппиус упоминала о черной бабушкиной кошке, путешествовавшей с ними некогда из Крыма на Кавказ. О собаке, которая была у них с Дмитрием Сергеевичем. И вот в доме снова появляется животное – кошка. Беспородная, некрасивая и даже злая кошка. Но Зинаида Николаевна ее любит.

Работала Зинаида Николаевна почти до последнего дня своей жизни. Она писала книгу воспоминаний о Дмитрии Сергеевиче. Считала это своим долгом перед ушедшим мужем – к его памяти она относилась трепетно.

«В. Мамченко подарил Зинаиде Николаевне кошку. Кошка была безобразная, с длинным голым хвостом, дикая и злая. Культурным увещеваниям не поддавалась. Мы называли ее просто Кошшшка, с тремя „ш“. Она всегда сидела на коленях у З. Н. и при виде гостей быстро шмыгала вон из комнаты. З. Н. привыкла к ней и, умирая, уже не открывая глаз, в полусознании, все искала рукой, тут ли ее Кошшшка».

Н. Тэффи.Зинаида Гиппиус

Книга выходила, конечно, и о себе. Зинаида Николаевна, разумеется, кое о чем умалчивала, скрывала бурные романы своей молодости. Несмотря на это, воспоминания получились очень искренними. Этот труд придавал смысл ее жизни, и она работала, несмотря на возраст и болезни, даже по ночам. Хотела успеть.

Иногда она так уставала, что никого не хотела видеть.

Была глуховата, это мешало ее общению с людьми. Несмотря на это, она все равно время от времени делала попытки собирать поэтов у себя в доме. Но становилось все труднее. Тем не менее ее до последних дней не покидало чувство юмора.

«Какие-то немцы, большей частью выходцы из России, писали ей почтительные письма. Как-то она прочла мне: „Представляю себе, как вы склоняете над фолиантами свой седой череп“. Этот „седой череп“ долго нас веселил».

Н. Тэффи. Зинаида Гиппиус

Она хотела остаться красивой женщиной в памяти своих друзей. Так, на ее здоровье весьма дурно повлиял визит к парикмахеру, у которого она решилась сделать постоянную завивку, «электрическую». Это почему-то было вредно для сосудов ее головы. И Зинаиде Николаевне это было прекрасно известно, но «красота» была ей дороже.

Никто не описал Зинаиду Николаевну в последние годы ее жизни лучше, чем Надежда Тэффи, у которой насмешливость всегда сочеталась с удивительно искренней теплотой.

«Как-то, после долгого отсутствия, зашла я к ней и узнала, что она решилась пойти к парикмахеру сделать „индефризабль“, что очень плохо отразилось на ее здоровье. У нее отнялась правая рука.

– Это оттого, что Дмитрий Сергеевич, гуляя, всегда опирался на мою руку, – говорила она.

И мне казалось, что эта мысль ей приятна потому, что она давала желанный смысл и как бы освящала ее страдания.

Последние дни она лежала молча, лицом к стене, и никого не хотела видеть. Дикая кошка лежала рядом с ней.

В. А. Злобин говорил, что настроение у нее было очень тяжелое.

Вспоминалось ее чудесное стихотворение, написанное давно-давно. Она говорила о своей душе:

…И если боль ее земная мучит,Она должна молчать.Ее заря вечерняя научит,Как надо умирать.

О, если бы так! Не научили нас вечерние зори никогда ничему…

В последний раз увидела я ее лежащей среди цветов.

Ей покорно сложили тихие руки, причесали обычной ее прической, чуть-чуть подкра сили щеки. Все как прежде. Но лоб ее, где когда-то красовалась декадентская повязка с брошкой, смиренно