страшное время становится все меньше.

На лето приходится остаться в Париже – нет денег для того, чтобы куда-нибудь поехать. Обстановка такова, что всем не до литературы.

А уже 1 сентября 1939 года начинается Вторая мировая война. Мережковские, боясь предполагаемых бомбардировок, отправляются в Биарриц, откуда им приходится вернуться через три месяца. Зиму 1939/40 года они проводят в Париже.

Все это время Зинаида Николаевна находится в очень подавленном настроении. Особенный ужас вызывают у нее известия, приходящие из Польши, которую в 1939 году терзают одновременно немцы и советские войска. Ведь там остался Философов, от которого уже долгое время не было ни слуху ни духу. Слышала только от друзей, что он был болен…

Вот отрывки из дневников Зинаиды Николаевны 1939 – 1940-х годов:

«Бесноватый взял Данциг в эту ночь, атаковал Краков и Варшаву, где уже убитые.

В Польше разрушен Ченстохов. (Бомбы и в Отвоцке, где смертельно больной Дима. Он этого не выдержит!) Боже мой!

Большевики тоже напали на Польшу.

Димы, наверно, нет в живых.

Варшава полуразрушена. Трупы погребают где попало.

Друзья-убийцы сошлись в Брест-Литовске, делят полузадушенную Польшу.

Вообще бешенство Рейха несомненно и проявляется скверно.

Самый страшный ужас, это – что в конце концов большевикам все простят…»

«Бесноватый» – это, понятное дело, Гитлер, а «друзья-убийцы» – Германия и Советский Союз.

Но самое горькое и оскорбительное в это время – предательство.

«Сын Бориса Савинкова, достойный (или недостойный) отпрыск этого изменника, ездивший в Испанию воевать в рядах большевиков (и там женившийся на испанке), уехал в Советскую Россию и там получил видное место. Камнем ему земля!

Боже мой, вот уж когда, повторяю, „все умерли, остальные сошли с ума“. И действительно, что еще писать, о чем? Зачем?»

Вокруг на каждом шагу – черные мундиры немцев:

«…Черных роботов все больше, и все они омерзительнее… Нет выхода».

Муссолини она уже без тени сомнения именует «тупицей». Былой кумир Дмитрия Сергеевича повержен.

И вот в начале июня 1940 года бомбардировки французской столицы все же начинаются. Пятого июня Мережковские вновь бежали в Биарриц. Однако уже через десять дней немцы захватили Париж, а спустя еще две недели пала вся Франция. В Биаррице Дмитрий Сергеевич и Зинаида Николаевна сначала жили вместе с другими беженцами в отеле «Мезон Бэск», потом оттуда всех выселили. Мережковские ночевали у знакомых, потом обосновались в приюте для беженцев. Общались и дружили с Надеждой Тэффи, оказавшейся их соседкой в эвакуации. Впрочем, дружила скорее Зинаида Николаевна. А Дмитрий Сергеевич в это время стал очень угрюмым и нелюдимым.

В 1940 году Мережковскому исполнилось семьдесят пять лет. Русские эмигранты, сами находясь в весьма стесненном положении, устроили юбиляру торжество и собрали для него деньги. Чествование прошло 14 августа.

Ни Дмитрий Сергеевич, ни Зинаида Николаевна не знают, что несколькими днями ранее в Польше скончался человек, который на протяжении многих лет был членом их семьи, – Дмитрий Философов. Им об этом станет известно только 22 августа. По свидетельству Надежды Тэффи, они встречают эту новость довольно равнодушно.

Но это лишь внешняя реакция. На самом же деле они были глубоко потрясены.

«С того дня (22 августа), как мы, встретив на улице зловещего Меньшикова, узнали, что умер Дима, я так в этом и живу. Я знала, что он умрет, что он глубоко страдает и жаждет смерти. Я даже думала, что он уже умер, – трудно было себе представить, что он мог все это, и себя, пережить…

А все-таки лучше не знать наверное. Вот снова подтверждение, что вера – всякая, даже не моя ничтожная, а большая, – всегда слабее любви. Чего бы проще, кажется, говорить, как Сольвейг:

„Где б ни был ты – Господь тебя храни, А если ты уж там – к тебе приду я…“

Да, приду. А если и не приду, ведь я этого не узнаю… Но мысль, что не приду и не узнаю…»

З. Гиппиус.Дневники. Серое с красным

На деньги от чествования супруги сняли замечательную солнечную виллу – а в это время бедная Тэффи ютилась в скверной квартире без отопления. На этой вилле супруги Мережковские жили, пока деньги не закончились, и тогда их выселили за неуплату – летом 1941 года они переселились в меблированные комнаты. Дмитрий Сергеевич болел. Зинаида Николаевна ухаживала за мужем и находилась в постоянном страхе потерять его.

В сентябре 1941 года им удалось одолжить деньги у знакомых и вновь вселиться в свою старую парижскую квартиру.

Надежда Тэффи

Последние месяцы жизни Мережковского были омрачены изоляцией, в которой он очутился из-за того, что, как передавали современники, произнес по радио прогерманскую речь – восхищался тем, что Германия освобождает мир от большевистской заразы. Многие парижские знакомые отвернулись из-за этого от Дмитрия Сергеевича и Зинаиды Николаевны. Хотя она уж тут была точно не виновата – она именовала Гитлера не иначе как «бесноватым», «клинически помешанным» и никогда победы ему не желала.

Вся эта история с радиообращением выглядит очень странно, ибо друзья Мережковского неоднократно вспоминали о том, что писатель ненавидел и презирал немецкого фюрера. Одоевцева свидетельствовала, что Мережковский именовал Гитлера «маляром, воняющим ножным потом». Откуда же тогда эти проникновенные слова о великой миссии нацистской Германии? Неужели просто страх перед немцами? Неужели жизнь сломила даже этого принципиального, упрямого человека?

«Их денежные дела были очень плохи. Из Парижа шли вести, что их квартиру хотят описывать за неплатеж. Вот уж действительно, никто не посмеет сказать, что Мережковские „продались“ немцам. Как сидели без гроша в Биаррице, так и вернулись без гроша в Париж. Снисходительность Мережковского к немцам можно было бы объяснить только одним – „хоть с чертом, да против большевиков“. Прозрение в Гитлере Наполеона затуманило Мережковского еще до расправы с евреями. Юдофобом Мережковский никогда не был. Я помню, как-то сидел у него один старый приятель и очень снисходительно отзывался о гитлеровских зверствах. Мережковский возмутился:

– Вы дружите с Ф. Вы, значит, были бы довольны, если бы его как еврея арестовали и сослали в лагерь?

– Если это признают необходимым, то я протестовать не стану.

Мережковский молча встал и вышел из комнаты. Когда его пошли звать к чаю, он ответил:

– Пока этот мерзавец сидит в столовой, я туда не пойду.

После смерти Мережковского этот самый гитлерофил просил разрешения у З. Гиппиус прийти к ней выразить свое сочувствие. Она ответила:

– Это совершенно лишнее».

Н. Тэффи.Зинаида Гиппиус

Возможно, поддержка немцам была высказана Мережковским в порыве антибольшевизма. Неприятие нацизма и фашизма многих в Европе заставило склониться в сторону коммунистов. Этого Мережковский не мог переносить спокойно. Но Тэффи ошибается, говоря, что приветственные речи в адрес Гитлера прозвучали еще «до расправы с евреями». Расправы к тому времени шли уже полным ходом.

Возможно, Дмитрий Сергеевич поддался влиянию своего секретаря Владимира Злобина, который старался сделать жизнь Мережковских во время оккупации более сносной. Как утверждали знакомые, свое обращение по радио