Как-то вечером они на диване смотрели “Уайэтта Эрпа”, и матьобернулась к Бобби почти злобно и спросила:

— Он к тебе прикасается?

Бобби понял, о чем она спрашивает, но не понял, почему онався напряглась.

— Да, конечно, — сказал он. — Иногда похлопывает по спине, аодин раз, когда я читал ему газету и три раза подряд переврал длиннющее слово,он меня щелкнул по лбу, но он меня не треплет, ничего такого. По-моему, у негосил не хватит. А что?

— Не важно, — сказала она. — Он, пожалуй, ничего. Витает,конечно, в облаках, но вроде бы не… — Она умолкла, глядя, как дым ее сигаретызавивается в воздухе гостиной. Он поднимался от тлеющего кончика светло-серойленточкой и рассеивался, и Бобби вспомнилось, как персонажи в “Кольце вокругСолнца” мистера Саймака следовали с вертящимся волчком в другие миры.

Наконец она снова обернулась к нему и сказала:

— Если он дотронется до тебя так, что тебе будет неприятно,ты мне сразу скажешь. Понял? Сразу!

— Ясно, мам.

В лице у нее было что-то такое, отчего ему припомнилось, какон один раз спросил у нее, откуда женщина знает, что у нее будет ребенок. “Онакаждый месяц кровит, — сказала его мама. — Если крови нет, она понимает, чтоэта кровь идет в ребенка”. Бобби хотелось спросить, откуда течет кровь, когдаребенка нет (он помнил тот раз, когда у мамы пошла кровь носом, но это былединственный случай, когда он видел, как она кровит). Однако выражение ее лицазаставило его оставить эту тему. И теперь на ее лице было то самое выражение.

Правду сказать, Тед прикасался к нему и по-другому: легонькопроводил большой ладонью по ежику Бобби, будто приглаживая его щетину. Иногда,если Бобби не правильно произносил слово, он легонько ущемлял его нос междукостяшками пальцев и говорил нараспев: “Ну-ка скажи правильно!” А если онизаговаривали разом, он зацеплял мизинцем мизинец Бобби и говорил: “Ничего незначит! Счастья и удачи!” Вскоре Бобби уже повторял это вместе с ним. Ихмизинцы оставались сцепленными, а голоса звучали буднично — как говорят люди,когда просят передать соль или здороваются.

Только один раз Бобби стало не по себе, когда Тед к немуприкоснулся. Он как раз дочел последнюю статью, которую Тед хотел послушать, —какой-то журналист вякал, что нет на Кубе никаких бед, которые не могло быисправить старое доброе американское предпринимательство. Небо начиналомеркнуть. За домом на Колония-стрит Баузер, пес миссис О'Хары, продолжал лаять— руф-руф-руф. Тоскливый звук и словно бы во сне, будто вспоминаешь, а неслышишь сейчас.

— Ну, — сказал Бобби, складывая газету и вставая, — пожалуй,я прошвырнусь по кварталу, погляжу, не увижу ли чего-нибудь.

Говорить об этом прямо он не хотел, но ему было важно датьпонять Теду, что он по-прежнему высматривает низких людей в желтых плащах.

Тед тоже встал и подошел к нему. Бобби расстроился, заметивстрах на лице Теда. Ему не хотелось, чтобы Тед слишком уж верил в низких людей,не хотелось, чтобы Тед чокнулся еще больше.

— Вернись до того, как стемнеет, Бобби. Я себе никогда непрощу, если с тобой что-нибудь случится.

— Я поостерегусь. И вернусь за год до того, как стемнеет.Тед опустился на одно колено (он был слишком стар, чтобы низко нагибаться,решил Бобби), взял Бобби за плечи и притянул к себе так, что они чуть нестукнулись лбами. Бобби чувствовал запах сигарет в дыхании Теда и мази на егокоже — он растирал суставы “Мустеролем”, потому что они болели. “Теперь они и втеплую погоду болят”, — объяснил он.

Стоять так близко к Теду было не страшно и все равно как-тожутко. Можно было увидеть, что Тед, пусть пока еще не до конца старый, скоросовсем состарится. И еще он, наверное, болен. Глаза у него какие-то водянистые.Уголки рта дергаются. Плохо, что он совсем один здесь, на третьем этаже подумалБобби. Будь у него жена или, там, дети, он бы не чокнулся на низких людях.Конечно, будь у него жена, Бобби возможно, никогда бы не пришлось прочесть“Повелителя мух”. Конечно, так думать эгоистично, но он ничего не мог с этимподелать.

— Никаких их признаков, Бобби? Бобби покачал головой.

— И ты ничего не чувствуешь? Вот тут? — Он снял левую руку сплеча Бобби и постучал себя по виску, где, чуть пульсируя, угнездились двеголубые жилки. Бобби покачал головой. — Или тут? — Тед прикоснулся к животу.Бобби в третий раз помотал головой.

— Ну и хорошо, — сказал Тед и улыбнулся. Он скользнул левойрукой на шею Бобби, а потом и правой. Он очень серьезно поглядел Бобби в глаза,а Бобби очень серьезно поглядел в глаза ему.

— Ты бы сказал мне, если бы увидел? Ты ведь не станешь..,ну, щадить меня?

— Нет, — сказал Бобби. Ему нравились руки Теда на его шее —и не нравились. Именно туда мог положить руки типчик в фильме, перед тем какпоцеловать девушку. — Нет! Я бы сказал. Это же моя работа!

Тед кивнул. Он разжал руки и медленно их опустил, встал,опираясь на стол, и поморщился, когда одно колено громко щелкнуло.

— Да, ты бы мне сказал. Ты отличный паренек. Ну, идипогуляй. Но с тротуара не сходи, Бобби, и вернись до темноты. В наши дни нужнаосторожность.

— Я поостерегусь. — Он пошел к лестнице.

— А если увидишь их…

— Убегу.

— Ага. — В угасающем свете лицо Теда выглядело угрюмым. —Беги так, словно за тобой весь ад гонится!

Значит, прикосновения были, и, может быть, опасения егоматери по-своему оправданны — может, прикосновений было много и некоторые — нетакие, как следует. То есть, может, вообще-то она имела в виду что-нибудьдругое… И все-таки не такие. Все-таки опасные.

***

В среду перед тем, как учеников распустили на каникулы,Бобби увидел, что с чьей-то антенны на Колония-стрит свисает длинный красный лоскут.Наверняка он сказать не мог, но лоскут был удивительно похож на хвост змея.Ноги Бобби остановились сами, и тут же его сердце заколотилось так, будто онбежал домой наперегонки с Салл-Джоном.

«Даже если и хвост, так все равно совпадение, — сказал онсебе. — Дурацкое совпадение. Ты же знаешь, что так, верно?»

Может быть. Может быть и так. И он почти убедил себя в этомк пятнице — последнему дню занятий. Домой он шел один: Салл-Джон вызвалсяпомочь убрать учебники на склад, а Кэрол пошла к Тейни Либел на день рождения.Он уже собрался перейти Эшер-авеню и пойти вниз по Броуд-стрит, как вдругувидел начерченные на тротуаре лиловым мелком “классики”. Вот такие:

— О Господи, нет, — прошептал Бобби. — Шутка какая-то. Онупал на одно колено, будто кавалерийский разведчик в вестерне, не замечаяребят, возвращающихся из школы домой — кто пешком, кто на великах, двое-трое нароликах, кривозубый Фрэнсис Атгерсон на своем ржавом красном самокате, хохоча внебо при каждом толчке. И они его тоже не замечали — начались каникулы, ибольшинство ошалело от бесчисленных возможностей.