— Тед, что с тобой?

— Я должен застыть без движения. Я должен быть зайцем вкустах. Они могут пройти мимо. Если на то воля Божья, будет вода, и они могутпройти мимо. Все сущее служит…

— Чему служит? — Бобби почти шептал. — Чему служит, Тед?

— Все сущее служит Лучу, — сказал Тед, и внезапно его ладонилегли на руки Бобби. Они были очень холодными, эти ладони, и на миг Бобби обуялкошмарный, парализующий ужас. Будто его схватил труп, способный двигать толькоруками и зрачками своих мертвых глаз.

И тут Тед посмотрел на него — глаза у него были испуганными,но снова почти нормальными. И вовсе не мертвыми.

— Бобби?

Бобби высвободил руку и обнял Теда за шею. Он прижал его ксебе и вдруг почувствовал, что у него в голове звонит колокол — всегомгновение, но очень четко. Бобби даже уловил, как изменился звук колокола —точно гудок поезда, когда поезд едет очень быстро. Будто у него в голове что-томчалось с большой быстротой. Он услышал стук копыт по какой-то твердойповерхности. Дерево? Нет, металл. Он ощутил в носу запах пыли — сухой игрохочущий. И тут же глаза у него зачесались, словно изнутри.

— Ш-ш-ш. — Дыхание Теда в его ухе было таким же сухим, какзапах этой пыли, и в чем-то по-особому близким. Ладони Теда подпирали еголопатки, не позволяли шевельнуться. — Ни слова. Ни мысли. Кроме как.., обейсболе! Да, о бейсболе, если хочешь.

Бобби подумал о Мори Уиллсе: он отмеряет шаги — три..,четыре.., потом сгибается в поясе, руки у него свободно свисают, пятки чутьприподняты над землей — он готов метнуться в любую сторону в зависимости оттого, как поступит подающий.., и вот Уиллс бросается вперед, взорвавшись скоростью,взметнув пыль, и…

Прошло. Все прошло. Ни звонящего колокола в голове, ни стукакопыт, ни запаха пыли. И за глазами не чешется. Да и чесалось ли? Или емупочудилось, потому что его пугали глаза Теда?

— Бобби, — сказал Тед и снова прямо ему в ухо. Губы Тедазадевали его кожу, и он вздрогнул. И вдруг:

— Боже Великий, что я делаю?

Он оттолкнул Бобби, легонько, но бесповоротно. Лицо у негобыло растерянное, слишком бледное, но глаза стали нормальными, зрачки не менялиширины. В эту секунду ничто другое Бобби не заботило. Хотя он чувствовал себястранно — одурение в голове, будто он только что очнулся от тяжелой дремоты. Ив то же время мир выглядел поразительно ярким, а каждая линия, каждый абрис —неимоверно четкими.

— Уф! — сказал Бобби и неуверенно засмеялся. — Чтослучилось?

— Ничего, что касалось бы тебя. — Тед потянулся за сигаретойи словно бы удивился, увидев самый хвостик в выемке, куда он ее положил.Костяшкой пальца он смел его на дно пепельницы. — Я опять отключился?

— Да уж! Я перепугался. Подумал, что у вас припадок —эпилепсии или чего-то еще. Глаза у вас…

— Это не эпилепсия, — сказал Тед. — И не опасно. Но еслиснова случится, лучше не трогай меня.

— Почему?

Тед закурил новую сигарету.

— А потому. Обещаешь?

— Ладно. А что такое Луч? Тед впился в него глазами, — Яговорил про Луч?

— Вы сказали: “Все сущее служит Лучу”. Вроде бы так.

— Возможно, когда-нибудь я расскажу тебе, но не сегодня.Сегодня ты ведь едешь на пляж, верно?

Бобби даже подпрыгнул. Он взглянул на часы Теда и увидел,что уже почти девять, — Угу, — сказал он. — Пожалуй, мне пора собираться.Газету я дочитаю вам, когда вернусь.

— Да, хорошо. Отличная мысль. А мне надо написать несколькописем.

"Нет, не надо. Ты хочешь избавиться от меня, чтобы я незадавал еще вопросы, на которые ты не хочешь отвечать”.

Но если Тед этого добивался, то и ладно. Как часто говорилаЛиз Гарфилд, у Бобби было свое на уме. И все же, когда он дошел до дверикомнаты Теда, мысль о красном лоскуте на телеантенне и месяце со звездой рядомс “классиками” заставила его неохотно обернуться.

— Тед, вот что…

— Низкие люди, да, я знаю. — Тед улыбнулся. — Пока небеспокойся из-за них, Бобби. Пока все хорошо. Они не движутся в эту сторону,даже не смотрят в этом направлении.

— Они прочесывают запад, — сказал Бобби. Тед поглядел нанего сквозь завитки вздымающегося дыма спокойными голубыми глазами.

— Да, — сказал он. — И если повезет, они останутся назападе, Сиэтл меня вполне устроит. Повеселись на пляже, Бобби.

— Но я видел…

— Может быть, ты видел только тени. В любом случае сейчас невремя для разговоров. Просто запомни, что я сказав: если я опять вот такпровалюсь, просто посиди и подожди, пока не пройдет. Если я протяну к теберуку, отойди. Если я встану, вели мне сесть. В этом состоянии я сделаю все, чтоты скажешь. Это действует, словно гипноз.

— Почему вы…

— Хватит вопросов, Бобби. Прошу тебя.

— Но с вами все в порядке? Правда?

— Лучше не бывает. А теперь иди. И повеселись хорошенько.Бобби побежал вниз, снова поражаясь тому, каким четким се выглядит:ослепительный луч, косо падающий из окна на площадку второго этажа, жучок,ползущий по краю горлышка пустой бутылки из-под молока перед дверью Проскисов,приятное жужжание у него в ушах, будто голос этого дня — первой субботы летнихканикул.

***

Вернувшись домой, Бобби вытащил свои игрушечные легковушки ифургоны из тайников под кроватью и у задней стенки своего шкафа. Парочка — “форд”и голубой металлический самосвал, который мистер Бидермен прислал ему с мамойчерез несколько дней после дня его рождения — были ничего себе, но не шли ни вкакое сравнение с бензовозом Салла или желтым бульдозером. Бульдозер особенногодился для игр в песке. Бобби предвкушал по меньшей мере час дорожногостроительства, пока рядом разбивались бы волны, а его кожа все больше розовелабы в ярком солнечном свете у моря. Он вдруг подумал, что не вытаскивал своимашины с прошлой зимы, с той счастливой субботы, когда после метели они сЭс-Джеем полдня прокладывали сеть дорог по свежему снегу в парке. Теперь онвырос — ему одиннадцать! — стал слишком большим для таких игр. В этой мыслибыло что-то грустное, но ему сейчас не из-за чего грустить, если он сам не захочет.Пусть ею дни возни с игрушечными машинами быстро приближаются к своему концу,но сегодня конец еще не наступил. Нет, только не сегодня.

Мать сделала ему бутерброды, но не дала денег, когда онпопросил, — даже пяти центов на отдельную раздевалку, которые тянулись рядамимежду главной аллеей и океаном, И Бобби даже еще не сообразил, что происходит,а между ними началось то, чего он больше всего боялся, — ссора из-за денег, —Пятидесяти центов с головой хватит, — сказал Бобби. Он услышал в своем голосепросительное нытье, ему стало противно, но он ничего не мог поделать. — Толькополкамсшка. Ну-у, мам, а? Будь человеком.