от отца и, возможно, получил также часть имущества матери после ее смерти в 37 г. н. э., денежный поток оставался проблемой. Когда в 40 г. н. э. Калигула потребовал от дяди стать жрецом его собственного культа – или, скорее, поклонения его нумену (numen) или гению (genius), – Клавдию пришлось одолжить из государственной казны восемь миллионов сестерциев за вступление в жреческий сан, заложив, а впоследствии потеряв, часть своего имущества[40]. Необходимость равняться на Калигулу оставила Клавдия банкротом{156}.

Мессалина и сама была богата. Она унаследовала солидное состояние после смерти отца и, возможно, плюс к приданому получила дополнительные средства от матери и других родственников. Бóльшая часть ее имущества оставалась под ее контролем даже после вступления в брак и, таким образом, разорение Клавдия ее не затрагивало, но тем не менее финансовый кризис мог вызвать напряжение в семье[41]{157}. Мессалину, вполне возможно, возмущала необходимость содержать престарелого мужа из средств собственного наследства; а ему, вероятно, было неуютно в любой ситуации, подчеркивающей его финансовую зависимость от жены, и, если семье пришлось ограничить свои расходы после разорения в 40 г. н. э., это должно было мешать попыткам Мессалины произвести впечатление на демонстративно блестящий двор. Кроме того, как будет ясно впоследствии, у Мессалины росло пристрастие к материальной роскоши и красивым вещам.

Бесконечные ежевечерние пиры за счет оскудевающей императорской казны стали для Калигулы превосходной ареной, где он мог потакать своей склонности к смешению удовольствия и боли. Как-то он казнил сына одного человека, а после казни пригласил отца на обед, усердно демонстрируя перед ним гостеприимство, рассказывая ему анекдоты и ожидая, что он засмеется. В другой особо разгульный вечер Калигула, говорят, внезапно начал хохотать. Когда консулы стали его спрашивать, чему он смеется, император ответил: «А тому, что стоит мне кивнуть, и вам обоим перережут глотки!»{158}

Клавдий был идеальной мишенью для излюбленных шуток Калигулы на пирах. Если Клавдий опаздывал, ему приходилось бороться за место; несмотря на его номинальное старшинство, никто в компании не уступал ему места, и дядя императора был вынужден обходить пиршественный зал в унизительных поисках последнего свободного ложа. Если, как это часто бывало с Клавдием, он задремывал после обеда, сотрапезники забрасывали его косточками от фиников и оливок, придворные шуты хлестали его, чтобы разбудить, а какие-нибудь шутники могли потихоньку напялить ему на руки сандалии и дожидаться, когда он проснется и попытается протереть ими глаза{159}.

Мессалина должна была присутствовать на многих подобных пирах, наблюдая, как они становились все более разнузданными[42]. Смеялась ли Мессалина вместе с обидчиками своего мужа, когда они с Клавдием искали свободное место или когда она, возлежа рядом с ним, ощущала холодок от взмахов шутовской плети, или чувствовала себя униженной, сказать невозможно.

Неудивительно, что разговоры о расточительности Калигулы и его психологическом садизме переплетались со слухами о сексуальной развращенности. Было известно, что он водит компанию с малопочтенными личностями; он обедал с колесничими на конюшнях своей любимой команды и общался с актерами, приветствуя их в театре поцелуями[43].

Удовольствие, которое получал Калигула, наблюдая унижение других, похоже, в самом деле распространялось и на его половую жизнь. Наклоняясь поцеловать в шею свою очередную любовницу, он не упускал шанс прошептать: «Такая хорошая шея, а прикажи я – и она слетит с плеч!»{160} В распоряжении Калигулы было множество социально приемлемых любовниц – актрис, танцовщиц, рабынь и проституток, женщин, чья сексуальная честь и даже телесная автономия, как считалось, не предполагает защиты законом, – но Светоний утверждает, что он находил особенное удовольствие в том, чтобы растлевать и унижать замужних патрицианок.

Обычно он приглашал их с мужьями к обеду и, когда они проходили мимо его ложа, осматривал их пристально и не спеша, как работорговец, а если иная от стыда опускала глаза, он приподнимал ей лицо своею рукою. Потом он при первом желании выходил из обеденной комнаты и вызывал к себе ту, которая больше всего ему понравилась, а вернувшись, еще со следами наслаждений на лице, громко хвалил или бранил ее, перечисляя в подробностях, что хорошего и плохого нашел он в ее теле и какова она была в постели{161}.

Немногим больше уважения император демонстрировал по отношению к женщинам, на которых был женат. Первая жена Калигулы умерла бездетной еще до его восшествия на престол и между 38 и 39 гг. н. э., после чего он женился еще трижды, скоропалительно и неудачно. Его брак со второй женой, Ливией Орестиллой, был заключен на ее свадьбе с другим мужчиной. Возлежа на свадебном пиру напротив счастливого жениха, он, как говорят, повернулся к нему и заявил: «Не лезь к моей жене!» – а затем приказал забрать чужую невесту себе в дом. Такое начало не предвещало супружеского счастья. Через несколько месяцев брак дал трещину, и Калигула, подозревая Орестиллу в том, что она сохранила отношения с первым мужем, отправил чету в изгнание{162}.

Третью жену, знаменитую красавицу и богачку Лоллию Паулину, Калигула в том же году вызвал из восточных провинций, где ее тогдашний муж командовал императорскими войсками, и женился на ней сам. Вскоре он заподозрил Лоллию в бесплодии и весной 39 г. н. э. развелся с ней{163}.

С четвертой женой у Калигулы выбора не было; Милония Цезония была как минимум на сносях, а возможно, и успела родить ребенка от Калигулы прежде, чем он в конце 39 г. н. э. женился на ней{164}. Новая императрица не была ни прекрасна, ни молода, однако имела странное влияние на Калигулу. Светоний обвиняет Цезонию в применении приворотных зелий, и даже самого Калигулу, похоже, беспокоила ее власть над ним: говорят, что он неоднократно угрожал ей пытками, чтобы выведать, чем она его так приворожила. Они, судя по всему, составляли хорошую пару по своим наклонностям: Цезония отличалась, по словам Светония, «сладострастием и расточительностью». Рассказывает Светоний и о том, как она выезжала вместе с Калигулой на военные смотры, переступая гендерные границы – будучи в солдатском плаще, шлеме и с копьем, и как она по приказу императора появлялась голой перед собравшимися друзьями{165}.

Истории об императорском сексе всегда несколько подозрительны; рассказы о том, что происходит за закрытыми дверями, трудно опровергнуть, и быстрее всего распространяются самые похабные слухи (как будет и с Мессалиной). Невозможно установить, действительно ли Калигула перепробовал жен своих придворных, а если он это делал, опасалась ли Мессалина, что он выберет ее. Но Калигула безусловно обрюхатил Цезонию – замужнюю женщину сенаторского сословия с тремя дочерями от первого мужа – задолго до их свадьбы. В первый год своего брака Мессалина могла прийти к убеждению, что небольшая осторожная супружеская измена вполне допустима в высших эшелонах двора Калигулы.

Когда весной 39 г. н. э. беременная Цезония начала занимать все более прочное место в сердце Калигулы, Мессалина, вероятно, присоединилась к остальным придворным, гостившим на Неаполитанском заливе, перебравшись на виллу, которой владел там Клавдий, и наслаждаясь радостями жизни.

У Калигулы имелись увеселительные корабли, построенные для развлечений на воде. Светоний пишет, что они были «с жемчужной кормой, с разноцветными парусами, с огромными купальнями, портиками, пиршественными покоями, даже с виноградниками и плодовыми садами всякого рода»{166}. Это описание можно было бы принять за гиперболу, если бы две такие прогулочные баржи с надписями, содержащими имя Калигулы, не были обнаружены затонувшими на озере, известном как Зеркало Дианы, близ императорской виллы за пределами Рима. Каждое из этих судов было более 60 м в длину, стены и палубы были украшены мозаиками и инкрустациями из цветного мрамора. На борту одного из кораблей был храм с портиками, мраморными колоннами с канелюрами и скульптурными фризами. Другой был оборудован всеми приспособлениями для пиршеств. Вода для плавучего банного комплекса подогревалась с помощью отопительной системы и вытекала из бронзовых кранов. Черепица на крыше храма, портики и обеденные залы были покрыты золотом{167}. В Кампании общество, в котором, вероятно, вращалась Мессалина, проводило долгие ленивые дни на подобных судах, плавая вдоль