— А вас все на бульварный роман тянет. Послушайте, я вличную жизнь Нурии не лезу, тем более что и сам я не без греха. Если когда-нибудьу вас будет дочь, а я такого счастья никому не пожелаю, ведь хотите вы того илинет, закон жизни гласит: рано или поздно она разобьет вам сердце… так о чем я?Да. Если в один прекрасный день у вас у самого появится дочь, вы и не заметите,как начнете делить всех мужчин на две категории: на тех, кого вы подозреваете втом, что они с ней спят, и на всех остальных. Кто скажет, что это не так — лжеткак сивый мерин. Я печенкой чуял, что Каракс — из первых, так что мне былонаплевать, гений он или нищий неудачник, я его всегда держал за бессовестнуюскотину.

— Быть может, вы ошибаетесь.

— Не обижайтесь, но вы еще слишком молоды и в женщинахсмыслите не больше, чем я в рецептах пирогов.

— Тоже верно, — согласился я. — А чтослучилось с книгами, которые ваша дочь унесла со склада?

— Они все здесь.

— Здесь?

— Откуда же, по-вашему, взялась книга, которую вы нашлив тот день, когда вас привел сюда отец?

— Я не понимаю.

— Ну, это очень просто. Однажды ночью, через несколькодней после пожара на складе Кабестаня, моя дочь Нурия явилась сюда. Она быласама не своя. Сказала, что кто-то преследует ее и она боится, что Кубер можетдобраться до этих книг, чтобы их уничтожить. Так что Нурия пришла спрятатькниги Каракса. Она вошла в главный зал и засунула их подальше в лабиринтстеллажей, как прячут клад. Я не спросил, куда она их поставила, а сама она непоказала. Перед уходом только обещала, что, когда найдет Каракса, вернется заними. Мне показалось, что она все еще любит Каракса, но я ее об этом спрашиватьне стал. Я только спросил, давно ли она его видела и знает ли о нем что-нибудь.Она ответила, что уже несколько месяцев не имеет о нем вестей, практически стого дня, когда получила из Парижа корректуру его последнего романа. Не знаю,правду ли она говорила. Знаю одно: с тех пор Нурия никогда ничего не слышала оКараксе, а книги остались пылиться здесь.

— Как вы полагаете, ваша дочь согласилась бы поговоритьсо мной обо всем об этом?

— Ну, насчет поговорить за моей дочерью не заржавеет,да только вряд ли она сможет рассказать вам что-нибудь кроме того, что вы ужеслышали от вашего покорного слуги. Сами понимаете, много времени прошло. Да иотношения у нас не такие, как мне бы хотелось. Видимся раз в месяц. Обедаемздесь неподалеку, в кафе, а потом она уходит, будто и не приходила. Знаю, чтонесколько лет назад она вышла замуж за хорошего парня, журналиста, он, правда,слишком отчаянный, из тех, что вечно лезут в политику, но сердце у него доброе.Они не венчались, просто расписались, свадьбу не играли, гостей не было. Яузнал об этом месяц спустя. Я даже с мужем ее не знаком. Микель его зовут. Иличто-то вроде того. Подозреваю, она не слишком гордится своим отцом, но ее невиню. Совсем другой стала. Говорят, даже научилась вышивать и больше неодевается а-ля Симона де Бовуар.[21] Так, глядишь, неожиданноузнаю, что стал дедом. Уже несколько лет она работает дома, переводит ситальянского и французского. Не знаю, откуда у нее талант, честно говоря. Ясно,что не от отца. Давайте, я запишу вам ее адрес, хотя вряд ли стоит ей говорить,что вы от меня.

Исаак нацарапал несколько строк на уголке старой газеты,оторвал его и протянул мне.

— Большое вам спасибо. Кто знает, вдруг она вспомнитчто-то еще…

Исаак улыбнулся с легкой грустью:

— В детстве она все запоминала. Все. Но дети вырастают,и ты уже не знаешь, о чем они думают, что чувствуют. Наверное, так и надо. Нерассказывайте Нурии, о чем мы с вами говорили, ладно? Пусть все останется междунами.

— Не беспокойтесь. Вы полагаете, она еще помнитКаракса?

Исаак издал долгий вздох и опустил глаза:

— Откуда мне знать? Я даже не берусь сказать, любила лиона его. Такие вещи хранятся у каждого глубоко в сердце, а она теперь —замужняя женщина. У меня в вашем возрасте была невеста, Тересита Боадос еезвали. Она шила передники на фабрике «Санта-Мария», что на улице Комерсио. Ейбыло шестнадцать лет, на два года меньше, чем мне, и она стала моей первойлюбовью. Не делайте такое лицо: знаю, вы, молодежь, уверены, что мы, старики,вообще никогда не влюблялись. У отца Тереситы была телега, на которой он возилна рынок Борне лед. Сам он был немым от рождения. Вы и представить не можете,какого страху я натерпелся в тот день, когда попросил у него руки его дочери:он смотрел на меня пристально целых пять минут — и ни звука, только ледоруб вруке сжимает. Я целых два года копил на обручальное кольцо Тересите, но тут онавдруг заболела. Что-то подцепила в цеху, как она сказала. Скоротечная чахотка.Полгода — и нет невесты. До сих пор помню, как стонал немой, когда мы хоронилиее на кладбище в Пуэбло Нуэво.

Исаак погрузился в глубокое молчание. Я не смел дышать.Через какое-то время он поднял взгляд и улыбнулся мне:

— То, о чем я рассказываю, случилось — шутка сказать —аж пятьдесят пять лет назад. Но, честно говоря, дня не проходит, чтобы я невспомнил о ней, о наших прогулках до самых развалин Всемирной выставки 1888года, и о том, как она смеялась надо мной, когда я читал ей стихи, написанные вподсобке магазина колбас и колониальных товаров моего дяди Леопольдо. Я дажепомню лицо цыганки, которая гадала нам по руке на пляже Богатель и обещала, чтомы будем неразлучны всю жизнь. По-своему она была права. Что тут скажешь? Нуда, я думаю, что Нурия все еще вспоминает о нем, хотя ни за что в том непризнается. И этого я Караксу никогда не прощу. Вы-то еще слишком молоды, а язнаю, как бывает больно от таких историй. Если хотите знать мое мнение, Караксбыл сердцеед. И сердце моей дочери он унес с собой в могилу или в преисподнюю.Прошу вас только об одном. Если вы ее увидите и будете говорить с ней, потомрасскажите мне, как она. Разузнайте, счастлива ли. И простила ли отца.

Незадолго до рассвета, держа в руках масляную лампу, я сновабродил по лабиринтам Кладбища Забытых Книг. Оказавшись там, я представил себедочь Исаака, проходившую по тем же темным, бесконечным коридорам, с той жецелью, что вела меня: спасти книгу. Сначала мне казалось, я помнил путь,которым следовал во время своего первого посещения, когда отец вел меня заруку, но вскоре понял, что повороты лабиринта обращали коридоры в спирали изапомнить их невозможно. Трижды пытался я пройти путем, который, как мнеказалось, помнил, и трижды лабиринт возвращал меня на точку старта. А там меняждал улыбающийся Исаак.

— Вы хотите вернуться когда-нибудь за книгой? —спросил он.

— Разумеется.

— Тогда, наверное, стоит пойти на хитрость.

— Что за хитрость?

— Молодой человек, до вас, кажется, с трудом доходит.Вспомните о Минотавре.