Губы их слились, но Маше приходилось приподниматься нацыпочках, поэтому Григорий легко приподнял ее и, шагнув в сторону, посадил нагрубо сколоченный стол. Теперь лица их оказались на одном уровне, и Маша таксамозабвенно отдалась бесконечному, сладостному поцелую Григория, что даже незамечала, что его руки осторожно подняли ее юбки и гладят ноги, поднимаясь всевыше и выше колен, ласково, но настойчиво вынуждая ее подчиняться. Она сидела,он стоял перед ней; и вдруг какое-то резкое, непонятное движение его заставилоМашу откинуться на локти, вскрикнув от боли. Но Григорий, не отрываясь от еегуб, навалился сверху, тяжело дыша, больно придавливая Машу к неструганомустолу. Это было нестерпимо, она мечтала только об одном – вывернуться,оттолкнуть его, но он словно пригвоздил ее к доскам, и губы его уже не былинежны – как и в первый раз, он искусал ее губы в кровь.

Наконец Григорий оторвался от нее, но еще какое-то времястоял, опираясь на стол и тяжело дыша.

Она медленно подняла отуманенный взгляд, уставилась в лицоГригория, ожидая найти в нем отсвет прежней нежности и любви, но черты его былибезразличны. Рот вдруг расплылся, и Григорий сладко, с подвывом зевнул.

– Ух, вздремнуть бы сейчас! – с усилием выговорил он. – Ох,мочи нет! Ноженьки подкашиваются! – Он засмеялся, отвернувшись от Машиногоиспуганного взгляда. – Ну что, вздремнем чуток? Отдохнешь – или сразу пойдешь кмужикам, пока печурочка не остыла?

Маша смотрела на него, не веря своим ушам.

Что он такое говорит? Куда девался тот Григорий, которыйнесколько минут назад готов был жизнь за нее отдать? Этот – другой: сытый,торжествующий… И это не было торжеством счастливого любовника, наконец-товознагражденного. Сей безродный приемыш наслаждался как личным реваншем тем,что обладал графинею! Да он и пальцем не шевельнет, вдруг поняла Маша, когдаватажники распнут ее на этом же самом столе! Отсидится в уголке, а не тоулизнет втихаря!

Эта догадка была так ужасна, так позорна, что силы вдруг вернулиськ Маше. Нет, Григорий и не собирался драться с разбойниками! Он просто хотелполучить с Маши свое, а что будет с нею потом – ему безразлично.

И ей вдруг тоже стало все безразлично.

– Не надейся, что тебе все это с рук сойдет, – процедилаМаша. – Я им расскажу, как ты меня первым взял, как обманом то́ получил,что им досталось бы. А потом, когда вернусь в имение, скажу князю, чтоб тебяплетьми драли, пока не издохнешь!

Но Григорий не слышал ее последних слов. Он хохотал,покатывался со смеху, с трудом выталкивая из себя слова:

– Им рас-скажешь? Мол, я первым был? Им бы досталась?! Ох,не могу! Нашла, чем пугать!

И он снова залился смехом, да таким громким, что Маша несразу расслышала крики за стеной, а потом – выстрел. Выстрел!..

Маша враз ожила, кинулась к окошку, рванула ставень ивысунулась, не думая об опасности, уже почти зная, что увидит! Она в глубинедуши все время надеялась: добежит Эрле до дому, увидят ее без всадницы – ипоймут, что беда приключилась, и, зная, по каким тропам любит ездить Маша,бросятся искать ее. И вот, вот же…

Верхом на Звере, с пистолетами в обеих руках, сабля запоясом, управляя только коленями, Алексей вылетел на поляну, отчаянно выкликаяимя сестры. Разбойники в панике метались вокруг избы.

– Я здесь! Я здесь! – закричала Маша, смеясь и плачаодновременно.

Алексей выстрелил дважды и, отбросив пистолеты, выхватилсаблю. Два разбойника упали замертво, третий юркнул в кусты. Оставшиеся двоеносились по поляне, уворачиваясь от сабли Алексея и от страшных копыт Зверя.Одного достал Алексей, второго сшиб конь. Первый разбойник лежал недвижимо,залитый кровью, а другой, привстав на колени, вцепился в свою рыжую, косматуюшевелюру и… вдруг сдернул ее с себя вместе с бородой.

– Барин, помилосердствуйте! – выкрикнул он в ужасе. – Это я!Павлуха!

Алексей успел осадить коня и ошеломленно смотрел в лицопарня, который оказался вовсе не рыжебородым злодеем, а перепуганным,русоволосым и кудрявым егерем из команды Григория.

* * *

Алексей еще оставался неподвижным, а в Машином обостренномстраданиями уме вмиг сложилась и обозначилась вся зловещая картинапредательства, замышленного и осуществленного Григорием. Но думать об этомсейчас не было времени. Она метнулась к двери и с неожиданной силой отодвинулав сторону засов, успев выскочить на крыльцо прежде, чем Григорий опомнился икинулся вслед.

Алексей увидел ее и невольно ослабил крепко натянутый повод.Зверь не удержался в дыбках и обрушил передние копыта прямо на голову Павлухи,с хрустом проломив ее.

У Маши подкосились ноги, она покачнулась – и упала бы, когдаб не поддержал под руку Григорий. Но хватка его была жестока, немилостива, ипуще боли в заломленной руке отрезвило Машу ледяное прикосновение стали кгорлу.

– Стой тихо, – прошептал Григорий, и она замерла.

Вид сестры, застывшей на крыльце с обнаженной грудью, врваной юбке и с лезвием у горла, потряс Алексея еще пуще, чем смерть Павлухи.

Он осадил коня и тяжело слез с него, выронил саблю, но дажекак бы и не заметил этого, а медленно побрел к избушке, безоружный; и когдаМаша поняла, какую великолепную мишень представляет сейчас ее брат, онаневольно застонала. Этот жалобный стон и вырвал Алексея из оцепенения.

Остановившись в двух шагах от крыльца, он крикнул властно:

– А ну, пусти-ка ее, Гринька!

Это полузабытое, детское, пренебрежительное прозвищезаставило Григория на миг потерять уверенность в себе. Нож в его руке дрогнул,опустился… но только на миг. Григорий тотчас овладел собою и держал Машупо-прежнему крепко.

Алексей покачал головой.

– Что ты с ней сделал, тварь? – тихо спросил он.

Григорий прошипел-просвистел в ответ сквозь стиснутые зубы:

– Что хотел, то и сделал.

Алексей на миг зажмурился, но, когда открыл глаза, голос егозвучал по-прежнему холодно и спокойно:

– Как же смел ты решиться на такое лютовство? Или не знаешь,что ждет тебя за это?

– Как – что? – ухмыльнулся Григорий. – Под венец графинямолодая со мной пойдет, чтоб позор свой прикрыть. Статное ли дело –распечатанной девкою остаться?

Брат и сестра обменялись взглядами, и Алексей сказал то, чтопрочел в ее глазах:

– Да она скорей умрет, ты разве не понимаешь?