— Привозить… — покачал головой Арчил. — Попробуй привези.Если я полезу в их дела, это война, понимаешь, настоящая война. Нужно как-топо-другому. Здесь я не могу тебе помочь.

— Договорились. Тогда я буду действовать один. В случаемоего прокола все шишки на меня. В конце концов, ты не обязан отвечать за моидействия.

— Но они могут узнать, что ты ищешь моего племянника.

— Они действительно так сильны?

Арчил молчал.

— Да, — наконец выдавил он, — очень сильны.

— Тогда все ясно. С этой минуты я буду действовать один,стараясь не привлекать лишнего внимания. Обещаю не подводить вашу славнуюкомпанию. В конце концов, именно за это мне и платят деньги.

— Я могу помочь в любом деле, но здесь — нельзя, — пожалплечами Арчил, — это чужая территория. А войну в Москве сейчас начинать тоженельзя. Все другие группы узнают, что я зачинщик. И тогда нам конец. Мы неможем на такое пойти.

— Это тоже кое-что. Спасибо. Я буду звонить в случаенеобходимости. Пока не сообщили, переходила границу Коновалова или нет?

— Пока ничего нет. Если что-нибудь узнаем, тебе позвонят.

Арчилу было немного не по себе: так реально очертилисьграницы его могущества. На фоне дрожавших проституток это могущество обреталокакие-то комические формы. Видимо, это почувствовал и сам Арчил.

— Ты не очень зарывайся, — произнес он. — Если это онивиноваты в исчезновении Реваза, я город переверну, но им устрою такой праздник— долго помнить будут.

— Договорились. — Дронго вышел из кабинета, мягко закрывдверь.

В гостиницу он возвращался пешком. Нужно было обдумать новуюситуацию. Ревазу зачем-то нужно было иметь алиби, в том числе и для своихродных. Может, он заранее предвидел ситуацию, о которой говорил Арчил. И может,этот молодой человек осознал, к каким роковым последствиям приведет конфликтмежду двумя преступными группами в городе.

Стояла удивительная весенняя погода. Все словно замерло вожидании пробуждения солнца, которое постепенно, исподволь набирало сил длялетнего наступления. Хотя лето в этом все-таки северном городе отличалось отпривычного ему лета. Дронго любил солнце, когда жаркие лучи обжигают асфальт,делая его мягким и податливым. Выросший в южном городе, он не переносил дажемалейшего холода, когда стрелка термометра опускалась ниже нуля. В эти дни вМоскве стояла ясная сухая погода, в пределах того минимума, который бывает унего на родине весной. Именно поэтому он так любил ходить в весенние дни поМоскве.

Город неузнаваемо изменился за последние годы. В центревозникли новые валютные супермаркеты, престижные магазины, автосалоны. В началеперестройки, правда, по всему центру города стояли старушки и старики,предлагавшие свой незамысловатый товар. Он еще помнил те дни, когда от Большоготеатра до Тверской люди стояли плотными рядами, предлагая товары — от колбасыдо колготок, от хлеба до новых рукавичек. Среди стоявших были уже не толькостарики: в основном стояли молодые люди. Затем и они исчезли, когда новаявласть, стесняясь столь откровенного бедственного положения своих сограждан,убрала эти очереди на стадионы.

Турецкие строители отреставрировали Петровский пассаж и ГУМ,после чего те стали центрами капитализма в Москве, вместив в себя самые дорогиеи самые престижные западные шопы. На Арбате появился пионер капитализма —Ирландский дом, зато исчезли памятники Дзержинскому, Свердлову, Калинину.Советские люди с удивлением узнали, что все они были палачами и прислужникамитиранов, а воспевавшие их фильмы и книги делались услужливыми лакеямипартократической машины. За несколько лет Москва стремительно догоняла многиегорода мира и наконец перегнала их, став одной из самых дорогих столицпостиндустриального мира. Самые дорогие автомобили продавались в считанные дни.При этом покупатели платили наличными. Роскошные норковые манто и шубы былинарасхват, новая буржуазия стремилась наверстать упущенное за годы советскойвласти. Отели предлагали свои номера за триста-четыреста долларов в сутки,умудряясь побить рекорды даже нью-йоркских и токийских гостиниц. Стремительноросли новые офисы, как грибы множились новые компании и банки. И как мыльныепузыри лопались, обворовывая своих доверчивых клиентов. Даже на Клондайке или вСан-Франциско в годы «золотых лихорадок» не было такого бесстыдного вызова всемнеимущим, такого откровенного кутежа и разврата. Не было такого наглого показасвоего могущества и своих денег. Коррумпированность достигла своего предела,когда можно было купить практически все: от президента и премьера до любогоклерка, любого милиционера на улице. Лучшие автомобильные компании мирапродавали в Москве самые дорогие марки своих машин. И на фоне этого тысячилюдей думали по утрам, как заработать на хлеб, многие, презрев стыд, выходилинищенствовать, поголовная проституция стала обычным явлением, а валютнаяпроституция — символом мечты школьниц города. По вечерам уже нельзя было выйтив город: рэкетиры и грабители, вымогатели и бандиты устраивали свои разборки ишабаши прямо на центральных улицах. Такого контраста, такого пределачеловеческого падения не знал ни один город.

Это была Москва середины девяностых. Это была столицанекогда великой империи, погрязшая в пороках и преступлениях. Это был город, вкотором человек только существовал — жить в нем уже не было никакой возможности.

Вернувшись в номер гостиницы, Дронго еще в коридоре услышалтелефонный звонок. Он быстро открыл дверь, бросаясь к телефону.

— Это Арчил, — услышал он характерный голос. — Коновалова изстраны никуда не выезжала.

Уже когда почти все сотрудники следственного управленияпокинули свои кабинеты, Колчин еще сидел, пытаясь что-либо сообразить. Вкоторый раз перечитывал он дело Бахтамова, стараясь найти какие-нибудьнесоответствия. Все было тщетно. Появившийся наконец Умаров только подтвердилсвои первоначальные показания, заявив, что лично слышал разговоры Хаджиева оего расправе над Бахтамовым. Он вполне мог быть добросовестным свидетелем, а неподставкой, и Колчин, помучив его с полчаса, отпустил: больше из Умарова ничеговыжать было нельзя. Кроме того, он был осведомителем уголовного розыска, и не вего интересах было врать. Бахтамов знал об этом, вызывая Умарова обычно длямелких поручений. Никаких дел с фальшивыми авизо они не вели, да и не могливести: у свидетеля Умарова не было даже десятиклассного образования. Он держалнесколько киосков рядом с Курским вокзалом и этим зарабатывал себе на жизнь.Участковый его не трогал, зная о негласном сотрудничестве Умарова справоохранительными органами. Смерть Бахтамова ничего, кроме неприятностей,Умарову не принесла: его несколько раз допрашивали в милиции и контрразведке.Он, по-видимому, искренне считал, что убийца — Хаджиев, имевший какие-то дела спокойным.

Отпустив Умарова, Колчин еще раз позвонил в милицию,попросив обеспечить явку другого свидетеля — Магомедова, и снова сел за своибумаги.