Но не прошло и трех месяцев, как я получила от Мэйблисполненное отчаяния письмо с просьбой приехать. Она писала, что дела идут всехуже и хуже, что она не выдерживает такой жизни. Я быстренько уладила свои делаи отправилась к ней.

Я застала ее в очень плачевном состоянии — сплошной комокнервов, да и только. Дом, в котором она жила, назывался «Миртл-Дени» и былпросторным и удобным. В доме жили кухарка и горничная, а также сиделка, котораяухаживала за старым мистером Денменом, свекром Мэйбл. У него, как этоговорится, не все в порядке с головой. В общем человек он спокойный, прекрасновоспитанный, но временами какой-то странный. Как я уже говорила, у них в родубыли душевнобольные.

Перемены, произошедшие в Мэйбл, потрясли меня до глубины души.Теперь ее почти невозможно было вызвать на откровенность. Я не стала задаватьей лобовых вопросов, а завела речь о ее друзьях, Галахерах. Она часто упоминалао них в своих письмах ко мне. Мэйбл ответила, что теперь она почти не видится сними. Как, впрочем и с другими знакомыми. Я сказала ей на это, что неразумноотгораживаться от всего света и порывать с друзьями. Вот тут-то все и выплылонаружу. По словам Мэйбл, в этом не было ее вины. «Ни одна живая душа здесь нежелает знаться со мной, все шарахаются от меня, как от прокаженной! Это ужасно!Это уже совершенно невыносимо. Я хочу продать дом и уехать за границу, нопочему, скажите на милость, я должна бежать из собственного дома? А ведь ничегоне поделаешь. Как же быть?» — Даже и передать не могу, как ярасстроилась, — сказала мисс Марпл, обращаясь к своим слушателям.

«Моя дорогая Мэйбл, — заявила я ей, — удивляюсь ятебе. Ведь должна же быть какая-то причина всему этому…».

Но Мэйбл всегда отличалась строптивым характером, поэтомуоказалось очень непросто добиться от нее правдивого ответа. Она твердила что-тоо злобных наговорах, о лодырях, ничем не занятых кроме сплетен и забивающихлюдям голову своими бреднями.

«Все ясно, — сказала я. — Очевидно по городку отебе ходят сплетни. Но с чем это связано? Выкладывай все как есть.»

«Это так жестоко и несправедливо», — простонала Мэйбл.

«Конечно, жестоко, но ты не сообщила мне ничего такого, чтостало бы для меня откровением. А теперь, Мэйбл, скажи как на духу, что именноговорят о тебе люди»?

И тут все вышло наружу. Оказалось, что Годфри умер водночасье, и это дало пищу разным домыслам и догадкам. Пошли разговоры о том,что Мэйбл отравила своего мужа. Ничто так не ранит, как подобного родапересуды, и бороться с ними, оправдываться — чрезвычайно трудно. Когда людиболтают за глаза, вы не можете ни отрицать, ни возмущаться, а сплетняразносится вдаль и вширь, обрастая новыми подробностями, и никто и ничто не всилах положить этому конец. Я была совершенно уверена только в одном: Мэйблникак не способна отравить кого бы то ни было. И я не понимала, с какой статиее жизнь должна быть испорчена только из-за того, что она совершила какую-тоглупость.

«Но ведь дыма без огня не бывает, — сказала яей. — А теперь признайся, Мэйбл, что могло дать пищу таким пересудам? Должноже что-то быть». И она стала мямлить, что-де не знает никакой другой причины,кроме внезапной смерти Годфри. За ужином он был как огурчик, а ночью ему вдругстало плохо. Послали за доктором, но бедняга умер через несколько минут послеего прихода. По мнению врача, смерть наступила в результате отравления грибами.

«Ну, — сказал я, — этого для сплетен недостаточно,должно быть что-то еще». И Мэйбл ответила, что за завтраком между нимипроизошла ссора.

«И слуги, надо думать, все слышали?» — предположила я.

«Их не было в комнате».

«Но, моя дорогая, они могли услышать из-за двери.»

Я знаю, как истошно может кричать Мэйбл, да и Годфри Денменникогда не сдерживался во гневе.

«Из-за чего вы погрызлись?»

«О, обычное дело. Всегда одно и то же. Сначала вспылишь из-закакой-нибудь мелочи, а уж потом Годфри становился совершенно несносен, начиналговорить ужасные вещи. Так было и в то утро. Я не сдержалась и высказала емувсе, что о нем думаю».

«То есть вы крупно разругались?»

«Это не моя вина.»

«Дорогая девочка, — сказала я, — не имеетзначения, кто был виноват. Сейчас мы говорим не об этом. В таком городке, какваш, очень трудно что-либо утаить от людей. Все мигом обо всем узнают. Вы частоссорились, а в то утро особенно рьяно, а ночью твой муж умирает при таинственныхобстоятельствах. Это все, или было что-то еще?»

«Я не понимаю, тетя, что вы имеете в виду под „чем-тоеще"“.

«Только то, что я сказала, дорогая. Если ты сделала ещекакую-нибудь глупость, ради Бога, ничего не скрывай. Я хочу только одного,помочь тебе.»

«Никто и ничто не поможет мне, кроме смерти», — вотчаянии вскричала Мэйбл.

«Ты должна верить в Провидение. Теперь я знаю, что тырассказала мне еще не все.» Я всегда, даже когда Мэйбл была ребенком, знала,скрывает она что-нибудь или нет, и умела добиться правды.

Оказалось, что в то утро Мэйбл отправилась к аптекарю,купила немного мышьяка и, конечно, расписалась за покупку. Ну и естественно,аптекарь начал болтать.

«Кто ваш врач»? — спросила я.

«Доктор Роулинсон».

Я знала его в лицо, Мэйбл как-то раз показала его мне. Этобыл дряхлый старик, и у меня достаточно жизненного опыта, чтобы верить вточность его диагнозов. Некоторые доктора — умные люди, другие — не очень, но впятидесяти случаях из ста даже лучшие из них не знают, как вас лечить. Я оделашляпку и отправилась повидаться с доктором Роулинсоном. Он оказался именнотаким, каким я его помнила — милым, добродушным, рассеянным стариком,подслеповатым и тугим на ухо, и, к тому же, раздражительным и обидчивым. Стоиломне обмолвиться о смерти Годфри, как он пустился в пространные рассуждения осъедобных и несъедобных грибах. Доктор сообщил мне, что расспрашивал кухарку, иона сказала ему, что один или два гриба показались ей подозрительными, но кольскоро их доставили из лавки, она решила, что все в порядке. Однако, чем дольшеона раздумывала о грибах, тем больше убеждалась, что они были какие-тостранные. Еще доктор рассказал, что когда он пришел к больному, тот не могглотать и умер через несколько минут после появления Роулинсона. Он выдал свидетельствоо смерти об отравлении от ядовитых грибов, но в какой степени этот диагноздиктовался истинной уверенностью, а в какой — упрямством, я сказать не могу.

От доктора я отправилась домой и без обиняков спросилаМэйбл, зачем она покупала мышьяк. Должна же быть тому какая-то причина.

«Ты сделала это с какой-то целью?» — спросила я, Мэйблразрыдалась.

«Я хотела умереть. Я была так несчастна, что подумываласвести счеты с жизнью.»