Краснохарев, тяжелый и еще больше погрузневший, проговорилосторожно:

– Платон Тарасович, не обессудьте, но по правилам яподаю в отставку вместе со всем кабинетом. А уж потом вы назначаете нового, атот формирует правительство и представляет вам на одобрение...

Кречет отмахнулся:

– Да знаю я эти процедуры! Все так и сделаем. Но сейчасдавайте работать, чтобы не терять ни дня, ни часа! Страна уже и так потеряланесколько лет.

По кабинету пронеся шумок недоверия. А Краснохарев, ничутьне обрадованный, развел руками:

– Ну... в любом случае, мы хотели бы больше знать, чеговы хотите. На самом деле. Обещания на выборах это одно...

Он смотрел спокойно, даже с некоторым брезгливымоблегчением. Ну и отстраняй, говорил его взгляд. Осточертело это премьерство.Всех собак на тебя вешают! Вернусь в свою промышленность, там мне все еще нетравных. И Рургаз, и Бескиды, и Богемия помнят, кто поставил на колени.

Кречет взглянул в упор:

– Мои слова с делом на расходятся. Что обещал, товыполню. Нет – пущу пулю в лоб. Но я знаю, с чего начинать! То, без чего несработает ни

бы овладела умами. Которая заставила бы трудиться дажетогда, когда уже силы кончились, когда ни рубль, ни доллар не поднимут с ринга.Или с дивана.

Усачев поднял руку, как школьник на уроке:

– Господин президент... я что-то пока не понял, зачемпозвали меня.

Кречет повернулся, вперил в него тяжелый взор налитых кровьюглаз:

– Непонятно? А чего вы ждете?

Усачев развел руками:

– Ну, военно-полевой суд... Заседание тройки... РешениеНКВД о враге народа...

Кречет буркнул:

– А чего-нибудь... еще невероятнее? Чтоб такаяглупость, чтобы и на голову не налезла?

Усачев широко улыбнулся, зубы ровные, хотя, несмотря намолодость, наполовину изъеденные и желтые:

– Ну, вы предложите мне разработать программуэкстренных мер по оздоровлению экономики.

Кречет буркнул:

– Вот сидите и разрабатывайте.

Усачев остался с раскрытым ртом, а Кречет повернулся к нам.Я помалкивал, мне нужно время, чтобы вжиться, министры переглядываютсяукрадкой, но никто не решается раскрыть рот. Когда молчишь, всегда сойдешь заумного, а раскроешь рот – уже бабушка надвое сказала.

Кречет оглядел всех исподлобья. Голос его был похож на рык:

– Я хочу, чтобы все поняли: произошла не просто сменапрезидента, а народ потребовал другой курс! Если бы просто смена одной жирнойрожи на другую, то вон сколько рвалось к этому креслу! Все одинаковые, словноиз одного инкубатора. Так что успокаивающие речи о преемственности курса...знаете куда. О каких реформах может идти речь, если половина кабинета ни на чтоне способна!

Коган, министр финансов, вежливо поинтересовался:

– А другая половина?

– Другая, – рыкнул Кречет еще злее, –способна на все!

– Как верно сказано, – восхитился Коган. – Акакая из этих половин больше?

– Это вам не Одесса, – огрызнулся Кречет. Потомвнимательно посмотрел на Когана, – А что это у нас за министр финансов, укоторого половинки разные?

– Потому что министр, а не математик, – отпарировалКоган без боязни. – Я-то знаю, что дважды два не четыре или шесть, асколько вам, господин президент, угодно. И что бы вы ни говорили на выборах...гм... словом, как я понимаю, в кабинете будут серьезные перестановки?

Кречет фыркнул:

– Когда в заведении дела не идут, надо девочек менять,а не мебель.

Коган толкнул Краснохарева:

– Как он элегантно обозвал кабинет министров борделем,а? А говорят, что прям, как армейский Устав. Умеет выражаться иносказательно!

Краснохарев обиженно сопел, но спорить с грозным генераломне смел. Кречет хлопнул ладонью по столу, перешептывания затихли:

– Прошу высказываться! И не страшиться самых дикихпредложений. Бывает, что в дикости больше смысла, чем в часовом словоблудиикакого-нибудь умника из подкомитета.

Все переглядывались, наконец заговорил Коломиец, министркультуры, медленно и тщательно выбирая слова, красивый и импозантный, сблагородным одухотворенным лицом стареющего аристократа:

– Подъем экономики невозможен без общего подъемакультуры всего населения нашей великой страны, все равно великой, ибо нашиславные традиции, наши корни и наше мистическое воссоединение с Богом,нравственные истоки и глубокая одухотворенность народа, что сохранилась,несмотря на развращающее действие отдельных факторов западной цивилизации...хотя нельзя не сказать, что западная культура оказывает благотворное влияние наславянскую, как и наша русская оказала несравнимое ни с чем влияние на весьпросвещенный Запад в лице наших гигантов мысли, таких как Толстой, Достоевский,Чехов...

Я видел, как посветлели собравшиеся, министр мог говоритьдолго и пространно, на то он и культура, а не военно-промышленный комплекс,дает им время собраться с мыслями, сориентироваться, но Кречет хмурился, наглазах свирепел, наконец сказал резко:

– Спасибо. Кто еще?

Министр замер с раскрытым ртом. Постепенно на сменуодухотворенности проступала обида. Никогда его не обрывали так бесцеремонно.Тем более, что никогда не говорил глупости, не допускал в речах нелепыхоборотов, всегда правильно расставлял ударения, в отличие от депутатов и дажечленов правительства.

Премьер сказал, не замечая неловкой паузы:

– Нужен план. Я говорю не о сталинских пятилетках илихрущевских семилетках, а о планах... вроде ГОЭЛРО, в народе именуемого сплошнойэлектрификацией всей страны, о плане индустриализации...

– ... построения коммунизма, – подсказалКречет. – Да, что-то вроде этого. Плана построения капитализма быть неможет, мы просто не смогли взять твердыню, откатились на исходные рубежи. Нопосле поражения в стране царит такое унижение, такой упадок духа, что с намисправятся не только горстка чеченцев, но и племя мамбо-юмбо!

Яузов задвигался, прорычал:

– Одной ракеты хватит, чтобы не только мамбо-юмбо, но ивсю Африку...

Коломиец, похоже, решил не обижаться на генерала, какая ссолдатни культура, сказал печально:

– А что мы можем? Пресса в руках частного капитала.Телевидение – тоже. Мы через полгода вступим в третье тысячелетие, двадцатьпервый век, а здесь...

Кречет поморщился:

– Какой к черту, двадцать первый век?.. Что за страна,где идиот на идиоте! Самому тупому из дебилов понятно, что первого январядвухтысячного года начинается последний год двадцатого столетия, а до началадвадцать первого еще ровно год, но вся тупая рать газетчиков и телевизионщиковизо дня в день твердит о начале третьего тысячелетия...