Он раскланялся, совсем застеснявшийся, улыбался так, словнопросит не принимать всерьез, это он сказал просто так, это тоже стеб, у насвезде стеб, мы все живем в сплошном нескончаемом стебе, но я покачал головой,наши взгляды встретились.

– Мы все идем к такому Богу, – сказал я. Поправился: –Те, кто уже… гм, взрослые лягушки, академики. А кто еще головастики, те бунтуютпротив родительской опеки… Наверное, их не переубедить, должны созреть. Жаль,конечно. Хотелось бы всех с собой разом… Но это как пробовать учить высшейматематике людей, которые не усвоили еще простейшей арифметики.

Он развел руками, заулыбался смущенно и недоверчиво, в самомли деле я его так правильно понял или по-дипломатьи говорю нужные и царственныеслова, как должен вести себя мудрый правитель, отступил к двери. Я придержалему створку, а когда он чересчур интеллигентно проскользнул в щель, чтобы незатруднить меня, даже не как президента, а просто как человека, делающегоуслугу, закрыл за ним и вернулся к столу.

Вера, мелькнуло в голове одно из высказываний отцов церкви,есть способность духа. У животных ее нет, у дикарей и неразвитых людей вродеюного слесаря Леонтьева – страх и сомнения. Она доступна только высокиморганизациям, каким вот стал Крутенков, именно тогда он и обрел веру. Тот жеотец церкви Августин сказал пророчески: вера вопрошает, разум обнаруживает. Чтозначит, мы все-таки обнаружим своего постаревшего, но бессмертного родителя накраю стремительно расширяющейся Вселенной. Надо идти. Он там, и это истинно:вера не требует доказательств.

В кабинет заглянула Александра. Вообще-то мне полагается еесменить, как и все окружение, у всякого кандидата в президенты уже все заранеерасписано, кто из его соратников какой пост займет, даже это вот секретарствокому-то должно быть обещано, так делается всегда, но я же имортист, и соратникиу меня такие же дурни, никто в правительство не рвется, напротив – попробуйзатащить – упрутся, как ослы, все хотят быть только мыслителями…

Она постояла в нерешительности, обескураженная моимпристальным взглядом, сказала негромко:

– Да, господин президент… Вы что-нибудь хотите?

– А что ты можешь? – спросил я.

Она прямо взглянула мне в глаза, легкая улыбка скользнула поее красиво очерченным губам фотомодели.

– Все, господин президент. Все, что умеет женщина… но явнимательно читала вашу программу, уже знаю, что вам недостаточно броситькость. Вы предпочитаете схватить за горло всего оленя, верно?

– Верно, – согласился я.

– Я знаю всех, кто вхож в этот кабинет, – сказала она деловымтоном, – знаю их сильные и слабые стороны. Знаю, кто работает ради денег,кто ради славы, а кто в самом деле настолько идеалист, что хочет помочь стране.Таких, правда, совсем мало, а большинство таких, что умело все это совмещают. Иденьги подворовывают, и о стране заботятся, как ни странно. Кроме того, явладею всеми видами оружия, вплоть до тяжелого, а также у меня черный пояс…

– По камасутре?

– И по камасутре тоже, – ответила она с легкойулыбкой. – Так что, когда понадобится уравновесить гормональное давление,я всегда рядом. Но я мастер спорта и по боевому самбо. Если вдруг оплошают всетелохранители во дворе и по ту сторону дверей…

Я сказал поспешно:

– Надеюсь, это не понадобится. А сейчас свари мне кофе… Этоумеешь?

– Умею, – ответила она. Помедлив, добавила осторожно: –Ваш предшественник очень любил кофе. Даже слишком. Безумно. Это общая чертапрезидентов?

– Аль Капоне тоже любил крепкий кофе, – сообщил я.

– И что вы в нем находите?

– Предпочитаешь чай? – спросил я. – Думаю, у меняс предшественником больше общего, чем только кофе. Наверное, мой распорядокрабочего дня не будет отличаться от заведенного. А идеология… это уже из другойоперы.

Она чуть кивнула, не спуская с меня внимательного взгляда.

– Господин президент, я знакома с идеологией имортизма. Такчто меня можно использовать не только для нужд ниже пояса… и ублажения желудка.Я уже сказала, что очень хорошо знаю всех, входящих в этот кабинет, а их оченьмного. И могу подсказывать, кто никогда не подойдет к имортизму, кто всегда будетврагом, а кому нужен только малейший толчок, чтобы он стал… от ушей и докончика хвоста вашим.

Некоторая неловкость зависла в воздухе, мне почудилось, чтощеки Александры чуть зарделись от такой откровенности, но я не дрогнул ухом,заставил себя чуть улыбнуться и сказал дружески:

– Вот за это спасибо!.. Но кофе все-таки сделай.

– Сейчас?

– Да.

– Не поздно, господин президент?

– Свари, – сказал я, – и топай домой. Я сам всезакрою. Ключ оставить под ковриком?

Она улыбнулась, уже исчезая за дверью:

– Господин президент, у нас рабочий день ненормирован.

Через пять минут я уже прихлебывал горячий кофе, в другойруке мышь, колесико прокрутки мерно продвигает по экрану текст с фотографиями.Проглядывая фамилии тех, кто сегодня участвовал в разговоре за этим столом, япопутно просматривал их досье, заново всматривался в лица. Все они много далибы за это досье, здесь рядом с теми хвалебными автобиографиями, которые ониписали, сухой документальный комментарий: что, где, когда и как на самом деле.И почему. И сколько откуда отщипнул.

Служба сыска работает неплохо, но я уже президент, а непростой обыватель, потому не хватаюсь за голову с воплем: почему они все ещеходят нерасстрелянно? Потому что тогда останусь один такой вот чистенький.Воровали все, даже Крутенков, против фамилии которого я поставил «имортист»,тоже отщипнул от одного крупного и нелепого госзаказа. Видимо, решил, разденьги все равно пропадут, хоть часть уворовать на благое дело: построилособняк себе и купил квартиру родителям и еще три – старым друзьям, все троеафганцы, один из них вовсе инвалид, не может добиться даже пособий на лечение…И сейчас поддерживает их материально.

Остальные министры воруют кто от неуверенности в завтрашнемдне, кто из спортивного азарта, кто из жадности. В конце списка я нашел ещеодного, Грабовского, министра путей сообщения, этот уворовал едва ли не большевсех, на украденное с риском для жизни создал мощную финансовую структуру и всеполучаемые деньги вкладывает в поддержку отечественных театров, дает деньги на съемкиотечественных фильмов, а это суммы немалые…

Я поставил и против его фамилии галочку, надо будетпознакомиться поближе. Уже слыхал о таких, кто, отчаявшись перестроить всеобщество, пытается облагородить хотя бы малую грядку в этом запущенном огороде.Сейчас же можем объединить усилия, ведь мы теперь – власть. А они, сами того неподозревая, имортисты. Стихийные имортисты, сказали бы люди, знакомые спонятиями стихийного материализма или идеализма. Крутенков и Грабовский живутпо принципам имортизма, как и многие из дисциплинирующих себя высоких умовживут по его принципам, но жизнь проходит в постоянном сражении с коснымокружением, с обычаями, привычками, модой, что неизмеримо сильнее всех законов.