– Да, – ответил я вежливо. Но вежливый ответ не бываетиз одного слова, я добавил: – Да, уверен.

– А не опасаетесь, что обязательность Бога… если можно таксказать, да-да, именно обязательное наличие Бога, может оттолкнуть… болеемолодое поколение?

– Не только молодых, – ответил я с неохотой. –Оттолкнет многих. Мы, простые люди, – гордые, независимые. Самолюбивые… мысами по себе – боги! И других не признаем. Что, собственно, естественный этапразвития…

Крутенков впервые поднял глаза и посмотрел на меня, тут жезастеснялся и снова уронил взгляд с такой поспешностью, что в роскошном сырникеобразовалась вмятина. А Леонтьев воскликнул:

– Этап? Вы полагаете – этап? Но большинство всю жизньостаются на этом, как вы говорите, этапе!

– Тоже естественно, – ответил я, стараясь, чтобы голосзвучал весело. – Не все становятся генералами, верно? Не все – министрами.

Леонтьев, все больше загораясь, спросил живо:

– Но где? Где Бог?.. Покажите мне его! Покажите, я тут жеуверую! Покажите хотя бы следы его деятельности… нет– нет, не указывайте наэтот мир, на солнце и звезды, покажите показания приборов, которыезафиксировали бы хотя в каком-нибудь нейтринном или нейтронном излучении… яповерю ученым-атомникам, поверю астрономам…

Я сказал очень мягко:

– Глупо и жестоко отрицать за человеком право верить в то,чего он не может доказать. Тот, кто по природе ищет утешения и любви, котораяподдерживала бы его и подбадривала, тот не требует доказательств и не нуждаетсяв них. Вообще-то, Леонид Израилевич, вы лучше избегайте тех, кто стараетсяподорвать вашу веру. Эта черта свойственна мелким людям. Великий человек всегдаверит.

– Ну да!..

– Вам привести фамилии?

– Не надо. Я тоже приведу фамилии великих, которые неверили. А потом мы сцепимся, доказывая друг другу, кто из них великее! Я простохочу сказать, что любая вера… мягко говоря, устарела. Нужно ее оставитьнеграмотным крестьянкам. Даже не колхозникам, а крестьянкам.

Из-за соседних столов прислушивались, старались не звякатьвилками, чтобы не пропустить ни слова. Я заговорил медленнее, чуть громче:

– Тот факт, что люди больше не верят в Бога, не означает,что ни во что не верят. Наоборот, верят всему, раскройте газеты, где последниестраницы пестрят объявлениями великих магов, колдунов, ясновидящих, шаманов,гороскопами… Свято место пусто не бывает: убрали Бога – пустота заполниласьтаким хламом, что просто стыдно за вроде бы интеллигентных людей, что называютдруг друга козлами и обезьянами, это вроде бы восточный календарь, а в другоевремя – скорпионами и овцами… Из греческой мифологии, да? Что, скажете, неверят? Это так, для красоты?.. И бабки-гадалки по Центральному телевидению?Кашпировский, какой-то астролог со жгучим взором, так действующим на старыхбабок?

– И что же… – спросил Медведев упрямо. – Без веры вБога нельзя жить даже в наш век Интернета? Я все-таки воспитан на старых добрыхтрадициях бритвы Оккама… Кстати, кто такой этот Оккам?

– Монах, – ответил Шторх живо. Взглянул на меня быстрои добавил: – Имортист… наверное.

Я прямо взглянул Медведеву в глаза. Мимо нас проходилаофициантка, тоже замедлила шаг, прислушиваясь, а Шмаль и еще трое министров засоседним столом, перестали даже звякать вилками.

– Знаете, Игнат Давыдович… я не ошибся с отчеством? Если нетак, поправьте… один из отцов церкви, Августин, сказал, что вера состоит в том,что мы верим тому, чего не видим, а наградой за веру является возможностьувидеть то, во что верим. Не слишком сложно?

Он кивнул:

– Да уж как-то усвою. Хотя и странно, что даже в те древниевремена бывали умные люди. Без Интернета, а какие выводы делали!.. К сожалению,меня приводит в ужас и смущение то безнадежное одиночество, на которое обрекаетменя современное мировоззрение атеиста, но, с другой стороны, не могу несказать, что в облике атеиста я чувствую себя крутым и независимым, а вотверующим… гм… Ну-ну, скажите, господин президент, что-нить умное, вроде того,что атеизм – это тонкий слой льда, по которому один человек может пройти, ацелый народ ухнет в бездну…

Я покачал головой:

– Зачем? Умное в этом случае бесполезно. Атеизм – этомолодость. Это горячая кровь. Это юношеское непризнание авторитетов. Это вполнепонятное бунтарство, через которое мы все проходили.

Он неторопливо прихлебывал густое шестипроцентное молоко,белая кромка оставалась на толстых мясистых губах. Лицо как гранитная глыба,крупное и массивное, исполненное силы, в глубоко сидящих глазах мелькнулаискорка удовлетворения: у него-де все еще горячая кровь, юношеское бунтарство ивсе такое приятное для стареющего самца под шестьдесят лет.

– И вы? – спросил он после паузы.

– И я, – ответил я просто.

– А теперь? – спросил он с интересом. – Вы нампоказались таким… деловым!

– Я и сейчас деловой. Даже больше, чем раньше. Истинная верачеловека направлена не на то, чтобы дать ему покой, так только дураки думают, ачтобы дать ему силы на труд! Человек должен быть или верующим, или ищущим веры,иначе он пустой человек. Вера – это согласие воли с совестью. Сущность всякойверы состоит в том, что она придает жизни такой смысл, который не уничтожаетсясмертью. Я не могу спорить с теми, кто все еще не верит… Я говорю «все еще»,потому что неверие – это изначальное состояние в наше интернетное время, ауверование – это следующий шаг. Это переход от детского бунтарства к зрелости.

Шмаль с готовностью хихикнул, кивнул Леонтьеву и Крутенковуна Медведева, приглашая полюбоваться на бунтующую дитятю в шестьдесят лет отроду. Медведев сдвинул плечами, собрался было что-то сказать, но передумал, какраз принесли десерт, он крякнул и взял в руки широкий нож. Если нам лишь покусочку торта, то ему целиком, однако Медведев, к моему разочарованию, не сталжрякать целиком, а красиво и умело нарезал узкими ломтиками. Шторх сказалзавистливо:

– Вот же зверь, жрет такое – и не толстеет!

– Может быть, – предположил Леонтьев, – у негоглисты?

– Господа, – сказал я укоризненно. – Не за столомже! Пора выдавливать из себя демократа…

– Да, – сказал Леонтьев, – демократией приимортизме и не пахнет. Хотя мне эта религия… или это не религия?.. словом, этахрень нравится. Если Богу от меня ничего не надо, то почему бы Ему неприсутствовать… в той политической партии, к которой я принадлежу? А япринадлежу, ессно, к победившей, я же политик… Но если серьезно, мне в самомделе нравится имортизм. За то, что отвергает эту лабуду насчет всеобщих иравноправных выборов. Толпа не имеет права выбирать вожака. Вожаками самистановятся самые сильные, самые умные, самые изобретательные. А что выбереттолпа, понятно… Но все-таки, господин президент, у вас есть готовый ответ длятех, кто утверждает, что им для самосовершенствования никакого Бога не нужно?Что их это унижает? Не было бы Бога, они бы сразу в имортизм с дорогой душой… итак далее!