– Ну, коли вы тут целый год прослужите, мы будем частовидеться, – сказала девушка. – Так что подумайте насчёт портрета. Уменя маслом хорошо выходит. Я – Мавра. Без отчества. Просто Мавра и всё.

В самом деле, похожа на мавра, подумал Эраст Петрович. Намавра-альбиноса: припухлый рот, вздёрнутый носик, вьющиеся светлые волосы. Незря в Японии говорят, что имя – это судьба. Как человека нарекут, таким он ибудет.

Девушка протянула руку – не для поцелуя, а лопаточкой. Сжалаладонь коллежского асессора тонкими, но на удивление сильными пальцами и,поправив на плече лямку этюдника, ушла вниз по лестнице.

– Что взглядом провожаете? Хороша? – с деланнойнебрежностью спросил ремингтонист.

Фандорин оставил вопрос без ответа. Невежливые люди хорошитем, что с ними самими можно тоже не церемониться.

– Поднимаясь по лестнице, я слышал женский плач. Что-топроизошло?

Ландринов покривился:

– Поревела немножко. У нас тут история приключилась… Нуда вы, конечно, слышали.

– Вы про смерть Леонарда фон Мака?

– Да, извели-таки старого паука. Яду в чайникподсыпали.

В голосе ремингтониста не слышалось и тени сожаления – такойуж, видно, человек: один у него «тьфу», другой крысеныш, третий паук.

– Кто же это его? – шёпотом спросил ЭрастПетрович.

– Не нашего ума дело. У больших хищников и врагибольшие. Им есть что делить. Стоял дуб-великан, да и рухнул. Заодно парумуравьёв придавил, ну да кому до них, козявок, дело?

Коллежский асессор изобразил непонимание. Ландринов злохохотнул:

– Само собой, вы и не слыхали. Кроме фон Мака ещё двоеотравились, но до мелюзги никому дела нет. Мужик-уборщик и ещё некий Стерн,жених Мавры Лукинишны. Между нами, дрянь был человечишка. Чем невесту себедобыл, знаете? Фамилией да Парижем.

Тут уж Эраст Петрович и вправду не понял.

– Простите?

– Мавре Лукинишне её фамилия не нравится – Сердюк.

– Почему?

– Вот и я ей говорю. Фамилия как фамилия, а онастрадает. Говорит: кем в России может стать женщина, если её зовут МавраЛукинишна Сердюк? Лавочницей? Купчихой? Ну самое лучшее – акушеркой. А онамечтает быть художницей. Ну Стерн, скотина, и воспользовался. Ему недавнонаследство досталось, от тётки. Не такое и большое, тысячонок пять, но он сразук Мавре, свататься. Уедем в Париж, говорит, там сейчас все самоглавнейшиехудожники проживают. И имя у вас будет красивое: мадам Стерн. Она, дурочка, иклюнула. Только Бог иначе рассудил. Не будет ей ни фамилии, ни Парижа.

В голосе ремингтониста прозвучало явное удовлетворение. Экиймизантроп, подумал Эраст Петрович. То-то у него цвет лица в желтизну, это отразлития жёлчи.

– А зачем Мавра Лукинишна пришла в канцелярию? Должнобыть, за воспомоществованием в связи со смертью жениха?

Ландринов хмыкнул.

– Как же, дождёшься у фон Маков воспомоществования. Кпапаше она ходит, он у нас старшим письмоводителем. Завтрак ему носит, обед. Уних квартира казённая, тут рядом.

Он все разглядывал Фандорина, никак не мог успокоиться:

– Нет, что она в вас всё-таки нашла? Ни стати, нирумянца, да ещё виски седые. Рост разве. Ну так и я нисколько не ниже. Мне-тони разу не предлагала портрет писать! …Ладно, пойдёмте, провожу. Туткоридорчиком, а потом сразу налево.

Вчера вечером, когда коллежский асессор встречался с фонМаками, в канцелярии было пусто – присутствие уже закончилось. Сейчас же впросторной комнате с низким потолком находились четыре человека: старик впотёртых нарукавниках и благостный молодой человек сидели за письменными столами;в углу в кресле дремал какой-то усач; у противоположной двери стояла и зевалакраснощёкая молодка.

Требовалось разобраться, кто тут кто, и установить лиц,имевших возможность подсыпать в чайник отраву.

Скучная жизнь

На это и ушёл весь день. Конечно, не на знакомство ссослуживцами (оно не заняло и пяти минут), а на осторожное, мимоходом,выведывание, кто где был и что делал в роковой вторник шестого сентября.

Алиби не оказалось ни у кого.

Желчный Ландринов по роду своих занятий носил в кабинетглавноуправляющего свежеотпечатанные листки и, если патрона на месте не было,просто клал их на стол. Значит, мог подобраться и к чайнику.

По соседству с громоздким «ремингтоном», наполняющим своимлязгом всю комнату, находился стол младшего письмоводителя, того самогомолодого человека с благостной миной на лице. Звали его Таисием Заусенцевым. Оннёсся в кабинет всякий раз, когда раздавался электрический звонок. Возвращалсяс какими-то бумагами, которые переправлял вниз, в контору. Мог ли ТаисийЗаусенцев положить мышьяк в чайник, пока патрон, предположим, подписывалдокумент или говорил по телефонному аппарату? Не исключено.

Усач, что в момент появления «практиканта» дремал в кресле,оказался не служащим канцелярии, а камердинером Федотом Федотовичем. Обслуживалпрежнего управляющего, остался и при новом. У него на маленьком столике имелсясобственный звонок, по которому Федот Федотович шёл в кабинет сервировать столдля завтрака, подавать пальто и по прочим подобным надобностям. В остальноевремя просто сидел и читал газету либо подрёмывал. Фандорин, однако, заметил,что, даже мирно посапывая, камердинер то и дело позыркивал одним глазом из-подсомкнутых ресниц по комнате. А канцелярские, если вдруг возникал разговор накакую-нибудь неслужебную тему, понижали голоса и оглядывались на кресло.Фигурант? Безусловно.

Особого внимания заслуживала кухарка Муся – та самая МарьяЛюбакина, что подала покойному злополучный чайник. Эта крепкая молодая бабапостоянно находилась в особом закутке, примыкавшем к канцелярии. В обязанностикухарки входило готовить для прежнего управляющего, который страдал желудочнойболезнью, какие-то особые протёртые каши и напитки. Сергей Леонардович, вдиетическом питании не нуждавшийся, намеревался отказаться от её услуг, ноЭраст Петрович попросил пока этого не делать. Муся маялась бездельем и почтивсё время торчала в дверях, глазея на мужчин.