Наконец, пятым подозреваемым следовало признать начальникаканцелярии старшего письмоводителя Луку Львовича Сердюка, отца художницы. Этоттолько и делал, что сновал из канцелярии в начальственный чертог и обратно.Наблюдая за Лукой Львовичем, коллежский асессор вновь подивился тому, насколькоимя подчас соответствует своему обладателю. Голова старшего письмоводителя,сужающаяся кверху и с седым хохолком на макушке, в самом деле, удивительнонапоминала луковку. Интересно было бы взглянуть на родителя этого господина,подумалось коллежскому асессору. Неужто он походил на льва?

Пустые мысли подобного рода стали одолевать Эраста Петровичавследствие ужасной монотонности занятий и какой-то пыльной скуки, которой былопропитано всё это помещение. Никакого настоящего дела у фальшивого секретаря неимелось – перекладывал бумажки на столе да с озабоченным видом рисовал вблокноте иероглифы. Раза три наведался к барону, якобы по работе, на самом жеделе Сергею Леонардовичу не терпелось узнать, к каким выводам склоняетсячиновник. За неимением таковых «секретаря» отпускали обратно в канцелярию. Онразглядывал пустые странички, заводил осторожный разговор то с одним, то с другим.Время ползло еле-еле.

К отрадным результатам дня следовало отнести то, что этимипятью лицами круг подозреваемых совершенно исчерпывался. В канцелярию заходиликурьеры и телеграфисты, к Федоту Федотовичу наведались баронов кучер и лакей сзаписочкой из дома, но всех их в расчёт можно было не принимать, поскольку ни вкабинет, ни в Мусину кухоньку никто из пришлых проскользнуть не мог.

Определившись с фигурантами, Эраст Петрович приступил кпсихологическим наблюдениям.

Старший письмоводитель. Гоголевский Акакий Акакиевич – вчистом виде. Хоть и начальник, никакого трепета у подчинённых не вызывает.Робок. Мелочен. Скуп. Трудно вообразить этого постного, тишайшего человечка вроли отравителя, но, в тихом омуте известно кто водится.

Ремингтонист. Человек с явно нездоровыми нервами –раздражителен, сварлив. Зато превосходный работник, отлично управляется сосвоим громоздким аппаратом. В отличие от Сердюка и Заусенцева говорит, непонижая голоса.

Камердинер Федот Федотович. Слова в разговор вставляет редкои не для смыслу, а для солидности. Газету тоже листает для форса – неграмотен.Когда не притворяется спящим, а засыпает по-настоящему, концы усов начинаютритмично шевелиться. Оба письмоводителя его побаиваются.

Таисий Заусенцев. Все кроме Ландринова, даже кухарка,называют его «Тасенькой». Он тоже обращается к ним на свой манер, сподсюсюкиванием: Лукушка Львович, Федотик Федотович, Мусенька Пантелеевна.Услужлив: подал Сердюку упавшую резинку, сдул с плеча ремингтониста соринку:«Ландринушка, к вам нечистота прилипла». Ландринов шикнул: «Пссть!» – и молодойчеловек, хихикнув, грациозно упорхнул. Из примечательного: прячет между страницотрывного календаря зеркальце, время от времени на себя любуется.

Кухарка. Когда от скуки затеяла подавать канцеляристам чай,бухала стаканами об стол и всем видом изображала оскорблённое достоинство.Бормотала под нос, довольно громко, что раньше обслуживала «самого», а теперьвынуждена «себя ронять». Кажется, чрезвычайно глупая женщина. А может быть,наоборот – исключительно умная?

Фандорину, привыкшему к совсем иному существованию, жизньканцелярии показалась странной и интригующей. С одной стороны, будто и вовсе нежизнь, а какое-то сонное болото. Но эмоций под этой затянутой ряскойповерхностью таилось не меньше, чем на светском балу, в кулуарах власти или накаком-нибудь дипломатическом конгрессе. Переживания униженной Муси по силе врядли уступали терзаниям императрицы Жозефины, брошенной Наполеоном. Газета ФедотаФедотовича заставляла вспомнить о знаменитом незрячем глазе, к которому Кутузовприставлял подзорную трубу во время Бородинской баталии. Филиппика, которойразразился Сердюк по поводу «некоторых особ, не умеющих экономно расходоватьскрепки», отличалась неподдельным чувством. Кошачий, неуловимый взгляд сладкогоТасеньки таил в себе загадку. Ненавидящий вся и всех Ландринов дал бы сто очковвперёд античному человеконенавистнику Калигуле. А ведь кто-то из них, не будемзабывать, ещё и уподобился Цезарю Борджиа.

От безделья и созерцательности Эраста Петровича повело нафилософствование.

Ох, заблуждается сердобольная русская литература, НиколайВасильевич да Федор Михайлович, по поводу «маленьких людей». Таковых на светенет и быть не может. Не жалеть надо Акакия Акакиевича с Макаром Девушкиным, неслезы над ними, лить, а отнестись с уважением и вниманием. Ей-богу, всякийчеловек того заслуживает. Чем он тише и незаметнее, тем глубже в нём спрятанатайна.

Почему, например, никто из конторских не проявляетлюбопытства к новому человеку? Все кроме ремингтониста держатся с «секретарём»вежливо и от вопросов не уклоняются, но сами ни о чём не спрашивают. Робеют,стесняются? Или здесь что-то другое?

Ну, а как понять абсолютное молчание по поводу ужаснойдрамы, приключившейся здесь в прошлый четверг? Фандорин попробовал заговоритьоб отравлениях с одним письмоводителем, с другим, но у каждого немедленносыскалось срочное дело за пределами комнаты; камердинер старательно захрапел, аМуся отступила в кухню. Один Ландринов ретироваться не стал, буркнул:«Отстаньте, а? Не мешайте работать!».

Но ровно в час дня болотную мглу будто рассеяло яркое солнце– это Мавра принесла отцу обед. Все немедленно оживились, зашевелились. Каждыйдостал прихваченную из дому снедь, а Муся подлила чаю, уже нисколько не ворча.

Как-то само собою образовалось, что все повернулись к столустаршего письмоводителя, кушавшего котлетку с варёным яичком и домашниепирожки. Ландринов жевал хлеб с дешёвой колбасой, Тасенька пил бульон изтермической фляги, Федот Федотович ничего не ел (очевидно, считал ниже своегодостоинства), но тоже слушал Маврину трескотню с видимым удовольствием.

– …Я репродукцию видела – «Завтрак на траве»называется! Когда эту картину выставили напоказ, весь Париж был фраппирован.Одно дело – обнажённые нимфы или одалиски, а тут двое современных мужчин,скатерть с бутылками и рядом, как ни в чём не бывало, совершенно голая мадам,чуть подальше – ещё одна. – Барышня схватила со стола первый попавшийсялисток, перевернула и стала набрасывать карандашом расположение фигур. –Пикник за городом. А женщины, натурально, лёгкого поведения. Какой эпатаж!

– Гадость, – перекрестился Лука Львович, поглядевна рисунок, и вдруг заполошился. – Ты что, ты что! На отчёте поСаратовско-Самарскому радиусу!

– Ничего страшного, Лукочка Львович, – подлетелТасенька. – Дайте я сотру, не видно будет. Вы рисуйте, Маврочка Лукинишна,сколько пожелаете. У меня резинка австрийская, мне подтереть не трудно-с.

Ландринов отпихнул младшего письмоводителя, забрал листоксебе.