– Я тебе сотру! Дай сюда. Возьму на память, а отчёт ясызнова перепечатаю.

– Как художника зовут, не запомнила, но в Париже еговсе-превсе знают, – мечтательно произнесла Мавра. – Ах, ничего бы непожалела, только б к нему в ученицы попасть!

– Это невозможно… – начал со своего местаФандорин, желая сказать, что Эдуар Манэ уже несколько месяцев, как умер, нопорывистая девушка не дослушала – горестно махнула рукой.

– Да знаю я, знаю! Какой мне Париж! Право, уж ипомечтать не дадите.

Но посмотрела на «практиканта» безо всякой досады, дажеулыбнулась.

– Позировать не надумали?

А сама уже что-то набрасывала на новом листке – отец толькоохнул.

– Когда же? – улыбнулся и Эраст Петрович. – Яведь на службе.

– Это ничего. Вы работайте, я в уголке сяду. Тут ужевсе привыкли. Я и папеньку писала, и Мусю. Завтра мольберт принесу. Только вы вмундире приходите, как нынче. Чёрное с серебряным шитьём к вам идёт.

Когда барышня упорхнула, в комнате снова будто потемнело.Тоскливо заскрипели перья, залязгал «ремингтон», камердинер накрылся «Московскимиведомостями» и уснул.

А Эраст Петрович пришёл к новому философическомуумозаключению: хорошенькие, резвые девушки – чудо Господне, нисколько неменьшее, чем неопалимая купина или расступившиеся воды Чермного моря. Какизменяются мужчины и самое жизнь, когда рядом окажется такая вот МавраЛукинишна! А нет её – и сидят все будто в сумерках.

Во второй половине присутствия сделалось совсем тяжко, времядвигалось еле-еле.

Единственным событием, внёсшим некоторое оживление в рутину,было явление узкоглазого азиата в малиновой ливрее и фуражке с надписью«Пароходное товарищество». Он принёс записку лично для главноуправляющего и былторжественно сопровождён камердинером в кабинет.

– Мосолов-то вовсе с ума съехал. Китайцев в рассыльныенабирает, – прошептал Лука Львович.

– А давеча от них глухонемой приходил, – хихикнулТасенька. – Сказать ничего не может, только «му» да «му». Телок, да итолько.

Муся закисла от смеха – это её сравнение с телкомразвеселило.

Посудачить, впрочем, не успели. Азиат пробыл у Сергея Леонардовичане долее чем полминуты. Очевидно, записка ответа не требовала.

– Ты какого роду-племени, чучело? – спросилрассыльного грубый Ландринов.

Мосоловский рассыльный ничего не ответил. Только обвёл всехприсутствующих немигающими глазками и пошёл прочь.

Азиата пообсуждали минут пять, потом снова затихли.

В самом конце дня Фандорин зашёл к барону.

– Ну что? – спросил тот. – Дело движется?

Коллежский асессор неопределённо пожал плечами, на которыхпоблёскивали погончики Императорского института инженеров путей сообщения.

– А мне доставили записку от Мосолова. Полюбуйтесь.

Фандорин взял измятую страничку (очевидно, скомканную всердцах, а после снова расправленную).

В нескольких небрежно набросанных строках глава «Пароходноготоварищества» предлагал «милостивому государю Сергею Леонардовичу» отступитьсяот «известной затеи», поскольку из этого «ничего кроме конфуза воспоследоватьне может».

Барону изменила обычная сдержанность.

– Уверен в победе, подлец! Сколько вам ещё понадобитсявремени, Фандорин?

– Не знаю, – хладнокровно ответил чиновник,возвращая листок.

– Что в канцелярии? Судачат? Об отце сожалеют или нет?

«Я вам в осведомители не нанимался», хотел осадить магнатаЭраст Петрович, но поглядел на траурную ленту, которой был обвязан рукавбаронова сюртука, и от прямой резкости воздержался.

– У вас в канцелярии посторонние разговоры не заведены.Все служащие работают не разгибаясь, как невольники на плантации.

– Мне слышится в вашем тоне осуждение? – СергейЛеонардович скрестил на груди руки. – Да, в компании «Фон Мак» безделье непоощряется. Зато наши служащие получают жалованье в полтора раза большемосоловских. Если кто заболел – оплачиваем лечение. Кто проработал десять летбез нареканий и штрафов, получает бесплатную квартиру. Двадцать пять летвыслуги – право на пенсию. Где ещё в России вы сыщете такие условия?

В самом деле, условия были редкостные. Несколько помягчев,Фандорин сказал:

– Это всё для живых, кто ещё может быть вам полезен. Аесли невольник приказал долго жить? У Крупенникова, как мне сказали, семья. УСтерна, кажется, родных нет, но осталась невеста. Она собиралась в Париж,учиться живописи. Теперь мечтам конец.

– Послушайте, господин коллежский асессор, –ледяным голосом произнёс фон Мак. – Вы что, из филантропического общества?Обещались найти отравителя – так держите слово, а в мои отношения со служащимине встревайте.

На том и расстались.

Ради полного погружения в жизнь заурядного конторскогослужителя Эраст Петрович снял паршивую комнатёнку близ Красных ворот, существоватьже постановил на полтинник в день (в обычной жизни столько стоила самая тонкаясигара из тех, что курил чиновник особых поручений).

Когда-то, в годы нищей юности, этой суммы ему хватило бы сизбытком, но, как известно, от плохого отвыкаешь быстро. Обходиться малым –тоже искусство. Без каждодневных упражнений оно забывается.

В лавке Эраст Петрович ужасно долго не мог выбрать, какуювзять провизию. В конце концов купил на тридцать копеек папирос, остальноепотратил на булку с изюмом и фунт чаю. На сахар уже не хватило.

В наёмной комнате было нехорошо, нечисто. Прежде чем питьчай, хотелось прибраться. Одолжив у хозяйки веник, коллежский асессор поднялстолб пыли до потолка, весь перепачкался, но видимого улучшения не достиг.

Ничего не поделаешь – бедному студиозусу прислугу наниматьне на что.

А камердинер Маса был при деле, выполнял важное и оченьнепростое задание.