— Успокойтесь, — пробормотал он, неожиданноменяясь в лице, я вскочила и заметалась по комнате, потому что чувствовала: онирядом, за этой стеной. Он, кажется, закричал, дверь распахнулась, а я бросиласьк ней, истошно вопя, красная пелена застилала взор, а потом все исчезло: крики,топот ног, какие-то лица… Сделалось пронзительно тихо, а чей-то голос прошептална самое ухо:

— Не бойся.

* * *

Своего я добилась, меня поместили в психушку. Удрать отсюдане в пример легче, правда, и ТЕМ тоже проще добраться до меня. Железныерешетки, двери с «глазками», сходство с тюрьмой бросается в глаза, тольковместо охранников — санитары в белых халатах. Санитарам со мной никаких хлопот,веду я себя на редкость спокойно, а вот врач, мужчина лет тридцати семи,высокий, пижонистый, с окладистой бородой и очках в золотой оправе, явнонамучился: с тех пор как меня привезли сюда, я не сказала ни слова. Он что-тоговорит, я слушаю, глядя ему в глаза, иногда хмурюсь, иногда улыбаюсь, ноникогда не отвечаю.

Обрывки разговоров, доносящихся из коридора, несколько междуделом брошенных фраз… Они и в самом деле считают меня чокнутой. Посттравматическоесостояние, амнезия, приступы ярости, во время которых я способна убить, и вновьамнезия, я могу действительно не помнить, что убила. В общем, обычнаямедицинская чушь с заумными словечками. Одно совершенно ясно: меня запрут впсихушке надолго. Это меня не пугает. Сбежать отсюда я сумею, главное, чтобы ТЕне добрались до меня раньше.

Прошла неделя, таблетки, что мне давали, я совала под язык,а потом выплевывала. Неизвестно, чем они меня травят, окончательно съехать скатушек я не хочу. Во вторник сразу после обеда в палате появился молодойчеловек. Сначала я решила, что это Андрей, и едва не упала в обморок. Человеквошел, солнечные лучи падали в окно, и в этом трепетном свете он стоял, точно вогненном ореоле, рыцарь из сказки. Рост, фигура, цвет волос. Лица неразглядишь. Я еле сдержалась, чтобы не крикнуть: «Андрюша», но он сделал шаг, исказка кончилась. Тонкий с горбинкой нос, карие глаза в сочетании со светлымиволосами — это выглядело каким-то не правильным, впрочем, сами по себе волосы небыли такими уж светлыми. Приглядевшись, я поняла: скорее всего парень многовремени проводил на солнце, и они выгорели. Под белым халатом джинсы ифутболка. На вид мужчине было лет тридцать, узкие губы раздвинулись в улыбке, аглаза смотрели настороженно. С минуту он разглядывал меня, а я его, онпоказался мне искренним, и я решила: он не из ТЕХ.

Вошел мужчина один, и это было странно. Он прикрыл за собойдверь, улыбнулся, сказал:

— Здравствуйте. — А потом представился:

— Рябов Вадим Николаевич. Я бы хотел поговорить с вами,если не возражаете.

— Я ни с кем не разговариваю, — усмехнулась я, аон вроде бы растерялся, видно, не ожидал, что я вот так запросто заговорю. Этопоказалось забавным, я засмеялась, тихонько, чтобы санитары за дверью неуслышали и не вкололи мне чего-нибудь посущественнее, дабы отбить у меня охотушутки шутить, и, кивнув на постель, сказала:

— Садитесь. — Он сел, с некоторой опаскойприглядываясь ко мне. — Надо полагать, вы посланник, — все ещёулыбаясь, сказала я.

— Кто? — встрепенулся он.

— Посланник. Считается, что я сумасшедшая, вот я истараюсь говорить так, чтобы соответствовать. На самом деле я подразумеваю, чтовы, безусловно, посланы мне судьбой. Вы из милиции?

— Да, — помедлив, сказал он, а я как-томеханически отметила про себя: «Врет». Рябов Вадим Николаевич был следователемпо особо важным делам областной прокуратуры.

— Значит, мое дело особо важное? Хорошо, — кивнулая.

— Что вы имеете в виду? — Он все ещёприглядывался, наверное, решал: чокнулась ли я окончательно, или ещё естьнадежда. Беда в том, что я этого тоже не знала.

— Я имею в виду, если дело важное, может, в немкто-нибудь разберется?

— Именно это я и пытаюсь сделать, — обрадовалсяон. — Вы мне поможете?

— С удовольствием. Хотя в данном случае «поможете» наредкость неудачное слово. К тому же не знаю, чем могу помочь. Я-то надеялась,это вы мне поможете.

— Вы Шульгина Анна Ивановна?

— В течение года; я называла себя этим именем, —хмыкнула я.

— То есть вы не уверены, что это ваше имя?

— Я ни в чем не уверена. Особенно после того, какузнала, что умерла в возрасте восьми лет. Для покойницы со стажем я неплохосохранилась. Как вы считаете?

— Я рад, что чувство юмора вас не покинуло. — Онулыбнулся, беспокойство в его глазах исчезло, осталось только внимание. —И все же я бы хотел поговорить подробнее…

— О моем имени?

— Да.

— Это сложно. Полгода я называла себя Анной и былатвердо уверена, что Анна Ивановна Шульгина — это я. А мужчина и женщина,проживающие в Екатеринбурге по известному вам адресу, мои отец и мать.

— Теперь вы думаете иначе?

— У них были дети?

— Дочь.

— Та, что умерла от лейкемии?

— Да.

— Так что же я должна думать?

— Анна Ивановна, расскажите мне, пожалуйста, вашуисторию, — очень спокойно попросил он.

— А вы поверите? — Мой вопрос как будто застал еговрасплох, с каждой минутой он нравился мне все больше и больше. Я была почтиуверена: он тот самый человек, что так необходим мне.

— Я вам уже верю, — ответил он, глядя мне в глаза,и в тот миг говорил правду, а я, в свою очередь спросила:

— Почему?

Какое-то время мы молчали, чьи-то шаги раздались изкоридора, нарушая тишину, Вадим Николаевич вздохнул и наконец сказал:

— Тут вот что… Осипенко Иван Иванович в семнадцать летбыл осужден на два года лишения свободы. Потом судимость с него сняли…

— И что? — Сердце вдруг забилось в ожиданиичего-то очень для меня важного.

— Отпечатки пальцев обнаруженного в квартире мужчины иопознанного соседями как Осипенко Иван Иванович не соответствуют отпечаткампальцев тридцатилетней давности.

— А женщина?

— Вы имеете в виду вашу мать?

— Она не была моей матерью. По-моему, у меня вовсе небыло матери, то есть я лишилась её очень рано. С ней ничего не связано…

— Выходит, вы что-то помните?