Мне казалось, что музыка все еще продолжает звучать, новдруг я обнаружил, что Ники оказался рядом со мной и пытается меня утешить. Мысидели бок о бок, и он говорил, что мир полон несправедливости и что мы обаоказались пленниками ужасного, Богом забытого уголка Франции, но настанет день,когда мы наконец вырвемся отсюда. А я в тот момент вспомнил о матери, ставшейпленницей нашего замка на высокой горе, и меня охватила невыразимая иневыносимая печаль. Ники заиграл снова и велел мне забыть обо всем и танцевать.

Да, именно музыка и танец способны заставить нас сделатьэто, хотел сказать ему я. Так почему же тогда их считают греховными? Как можносчитать, что они есть зло? Я присоединился к Никола в его круговой пляске.Поистине золотые звуки лились со струн его скрипки и устремлялись ввысь, кзвездам. Теперь я плясал вокруг Ники, а он заиграл еще более быструю, неистовуюмелодию. Распахнув, словно крылья, полы плаща, я откинул назад голову ипосмотрел на звезды. Звуки музыки окутали меня туманной пеленой – и полянаведьм перестала для меня существовать. Остались только горы и распахнутое надними небо.

С тех пор мы с Никола стали еще ближе.

Через несколько дней, однако, случилось нечто совершенно изряда вон выходящее.

Было уже очень поздно. Мы проводили время, как обычно, вкомнатке в кабачке. Никола ходил из угла в угол и вдруг, отчаянно жестикулируя,высказал вслух то, что давно было на уме у нас обоих.

Он заговорил о необходимости нашего побега в Париж, о том,что, даже если мы останемся там без гроша, нам все равно будет лучше, чемздесь, что он предпочитает жить нищим попрошайкой в Париже.

Нужно ли говорить, что наши мысли полностью совпадали?

– Что ж, Ники, я готов просить милостыню наулице, – сказал я. – Но ни за что на свете я не соглашусь играть рольбедного провинциального родственника в богатом доме.

– А ты думаешь, я соглашусь на это? – резкоспросил он. – Я предлагаю бежать, Лестат, послать к чертям абсолютно всех.

Хотел ли я продолжать подобную жизнь? Ведь я осознавал, чтонаши отцы проклянут нас. И в то же время жизнь здесь была такой бессмысленной…

Конечно, мы хорошо понимали, что наш совместный побег станетчем-то гораздо более серьезным, чем то, что я совершал раньше. Мы уже не былимальчиками, мы стали взрослыми мужчинами. Проклятие наших отцов, которое мынавлечем на свои головы, не могло не беспокоить нас.

К тому же мы были достаточно зрелыми людьми, чтобы понимать,что такое голод.

– А что я стану делать в Париже, если мы будемголодать? – спросил я. – Охотиться на крыс, чтобы раздобыть нам ужин?

– Если в том будет нужда, я буду играть за деньги наскрипке на бульваре Тамплиеров, а ты сможешь посещать театры.

Теперь уже он откровенно искушал меня.

– Неужели все это были для тебя пустые разговоры,Лестат? – спрашивал он. – Да с твоими внешними данными ты в самомскором времени окажешься на сцене одного из театров.

Мне очень нравилась тема наших теперешних разговоров. Мнедоставляло удовольствие видеть, что он верит в возможность нашего побега.Несмотря на то что он постоянно употреблял слово «наплевать», от его цинизма неосталось и следа. И неожиданно перспектива успешно завершить задуманноепоказалась вполне реальной.

Сознание полной бессмысленности жизни здесь только усиливалонаше желание.

Я вновь подумал о том, что музыка и актерская игра несут всебе добро, потому что они уничтожают хаос. Под этим словом я понималоднообразную, лишенную какого-либо смысла жизнь. Если нам суждено завтраумереть, то окажется, что мы прожили жизнь напрасно. Мне вдруг пришло в голову,что жизнь и скорая смерть моей матери тоже бессмысленны, и я повторил Никисказанные ею совсем недавно слова о том, что она панически боится смерти.

И снова наш золотой момент куда-то исчез. Зато случилосьнечто совершенно иное.

То, что произошло дальше, я мог бы назвать темным моментом,однако события носили некий возвышенный, даже суеверно-мистический характер. Мыпродолжали разговаривать, проклиная бессмысленность жизни, торопясь высказатьсяи перебивая друг друга, а когда наконец Никола сел, опустив голову на руки, я судовольствием выпил еще несколько глотков вина и продолжал расхаживать покомнате и оживленно жестикулировать, как делал это он.

И вдруг меня поразила только что пришедшая в голову мысль,которую я тут же высказал вслух: вполне возможно, что мы умрем, так и не узнав,зачем вообще родились на свет. Даже убежденный атеист, мне кажется, надеется,что после смерти он наконец найдет хоть какой-нибудь ответ. Я имею в видувопрос о том, существует ли Бог или там вообще ничего нет.

– Но в том-то и дело, – говорил я, – что втот миг мы не сделаем никакого открытия. Мы просто перестанем существовать! Мыуйдем в небытие в полном неведении!

Я вдруг представил себе вселенную, увидел Солнце, другие планеты,звезды и окружающую их вечную тьму… И разразился смехом.

– Неужели ты не понимаешь? Даже когда все закончится,мы так и не узнаем, почему все происходило так, а не иначе! – кричал я.Никола в это время сидел на кровати, согласно кивая головой и потягивая винопрямо из графина. – Мы умрем, так ничего и не поняв! А вся эта бессмыслицабудет продолжаться и продолжаться! Но мы уже не будем тому свидетелями! У насне останется даже возможности хотя бы в мыслях своих придать этому смысл! Наспросто не станет, мы будем мертвы, мертвы, мертвы, но так ничего не поймем и неузнаем!

Я уже не смеялся. Я стоял неподвижно и хорошо отдавал отчетсвоим словам.

Не будет ни Судного дня, ни возможности получить хотькакое-то объяснение, ни того возвышенного момента, когда можно исправить всестрашные ошибки и устранить ужасные несправедливости!

Ведьмы, сожженные у столбов, никогда не будут отмщены.

Никто и никогда не собирается что-либо объяснять нам.

В тот момент я не просто понял. Я словно увидел все воочию!Изо рта моего вырывался лишь один звук: «О-о-о». Я повторял его снова и снова,все громче и громче… Бутылка выскользнула у меня из пальцев и упала на пол.Сжав голову руками, я, не закрывая рта, продолжал издавать лишь один и тот жезвук. Все происходило именно так, как я описывал прежде матери.

Впечатление было такое, будто на меня напала вдругбезостановочная икота.

– Лестат, прекрати! – кричал Никола, обхватив меняруками и сильно встряхивая.