— Товарищ старшина… Товарищ старшина…

Комендант рукавом старательно вытер пот,только потом обернулся. Глянул в близкие, растопыренные донельзя глаза,подмигнул:

— Веселей дыши, Бричкина. Это же даже лучше,что шестнадцать их. Поняла?

Почему шестнадцать диверсантов лучше, чем два,этого старшина объяснять не стал, но Лиза согласно покивала ему и неуверенноулыбнулась.

— Дорогу назад хорошо помнишь?

— Ага, товарищ старшина.

— Гляди: левее фрицев сосняк тянется. Пройдешьего, опушкой держи вдоль озера.

— Там, где вы хворост рубили?

— Молодец, девка! Оттуда иди к протоке.Напрямик, там не собьешься.

— Да знаю я, товарищ…

— Погоди, Лизавета, не гоношись. Главное дело— болото, поняла? Бродок узкий, влево-вправо — трясина. Ориентир — береза. Отберезы прямо на две сосны, что на острове.

— Ага.

— Там отдышись малость, сразу не лезь. Состровка целься на обгорелый пень, с которого я в топь сигал. Точно на негоцель: он хорошо виден.

— Ага.

— Доложишь Кирьяновой обстановку. Мы тутфрицев покружим маленько, но долго не продержимся, сама понимаешь.

— Ага.

— Винтовку, мешок, скатку — все оставь.Налегке дуй.

— Значит, мне сейчас идти?

— Слегу перед болотом не позабудь.

— Ага. Побежала я.

— Дуй, Лизавета батьковна.

Лиза молча покивала, отодвинулась. Прислонилавинтовку к камню, стала патронташ с ремня снимать, все время ожидаючипоглядывая на старшину. Но Васков смотрел на немцев и так и не увидел еерастревоженных глаз. Лиза осторожно вздохнула, затянула потуже ремень и,пригнувшись, побежала к сосняку, чуть приволакивая ноги, как это делают всеженщины на свете.

Диверсанты были совсем уже близко — можноразглядеть лица, — Федот Евграфыч, распластавшись, все еще лежал на камнях.Кося глазом на немцев, он смотрел на сосновый лесок, что начинался от гряды итянулся к опушке. Дважды там качнулись вершинки, но качнулись легко, словноптицей задетые, и он подумал, что правильно сделал, послав именно ЛизуБричкину.

Убедившись, что диверсанты не заметилисвязного, он поставил винтовку на предохранитель и спустился за камень. Здесьон подхватил оставленное Лизой оружие и прямиком побежал назад, шестым чувствомугадывая, куда ставить ногу, чтобы не было слышно топота.

— Товарищ старшина!…

Бросились, как воробьи на коноплю. ДажеЧетвертак из-под шинелей вынырнула. Непорядок, конечно: следовало прикрикнуть,скомандовать, Осяниной указать, что караула не выставила. Он уж и рот раскрыл иброви по-командирски надвинул, а как в глаза их напряженные заглянул, так исказал, словно в бригадном стане:

— Плохо, девчата, дело.

Хотел на камень сесть, да Гурвич вдругзадержала, быстро шинельку свою подсунула. Он кивнул ей благодарно, сел, кисетдостал. Они рядком перед ним устроились, молча следили, как он цигаркусворачивает. Васков глянул на Четвертак:

— Ну, как ты?

— Ничего. — Улыбка у нее не получилась: губыне слушались. — Я спала хорошо.

— Стало быть, шестнадцать их. — Старшинастарался говорить спокойно и поэтому каждое слово ощупывал. — Шестнадцатьавтоматов — это сила. В лоб такую не остановишь. И не остановить тоже нельзя, абудут они здесь часа через три, так надо считать.

Осянина с Комельковой переглянулись, Гурвичюбку на коленке разглаживала, а Четвертак на него во все глаза смотрела, неморгая. Комендант сейчас все замечал, все видел и слышал, хоть и просто курил,цигарку свою разглядывая.

— Бричкину я в расположение послал, — сказалон погодя. — На помощь можно к ночи рассчитывать, не раньше. А до ночи, ежели вбой ввяжемся, нам не продержаться. Ни на какой позиции не продержаться, потомукак у них шестнадцать автоматов.

— Что же, смотреть, как они мимо пройдут? —тихо спросила Осянина.

— Нельзя их тут пропустить, через гряду, —сказал Федот Евграфыч. — Надо с пути сбить. Закружить надо, в обход вокругЛегонтова озера направить. А как? Просто боем — не удержимся. Вот ивыкладывайте соображения.

Больше всего старшина боялся, что поймут ониего растерянность. Учуют, нутром своим таинственным учуют — и все тогда.Кончилось превосходство его, кончилась командирская воля, а с нею и доверие кнему. Поэтому он нарочно спокойно говорил, просто, негромко, поэтому и курилтак, будто на завалинку к соседям присел. А сам думал, думал, ворочал тяжелымимозгами, обсасывал все возможности.

Для начала он бойцам позавтракать велел. Онивозмутились было, но он одернул и сало из мешка вытащил. Неизвестно, что на нихбольше подействовало — сало или команда, а только жевать начали бодро. А ФедотЕвграфыч пожалел, что сгоряча Лизу Бричкину натощак в такую даль отправил.

После завтрака комендант старательно побрилсяхолодной водой. Бритва у него еще отцовская была, самокалочка-мечта, а не бритва,— но все-таки в двух местах порезался. Залепил порезы газетой, да Камелькова измешка пузырек с одеколоном достала и сама ему эти порезы прижгла.

Все-то он делал спокойно, неторопливо, новремя шло, и мысли в его голове шарахались, как мальки на мелководье. Никак онсобрать их не мог и все жалел, что нельзя топор взять да порубить дровишек:глядишь, и улеглось бы тогда, ненужное бы отсеялось, и нашел бы он выход изэтого положения.

Конечно, не для боя немцы сюда забрались, этоон понимал ясно. Шли глухоманью, осторожно, далеко разбросав дозоры. Для чего?А для того, чтобы противник их обнаружить не мог, чтобы в перестрелку неввязываться, чтоб вот так же тихо, незаметно просачиваться сквозь возможныезаслоны к основной своей цели. Значит, надо, чтобы они его увидели, а он ихвроде не заметил?… Тогда бы, возможное дело, отошли, в другом месте попробовалибы пробраться. А другое место — вокруг Легонтова озера: сутки ходьбы…

Однако кого он им показать может? Четырехдевчонок да себя самолично? Ну, задержатся, ну, разведку вышлют, ну, поизучаютих, пока не поймут, что в заслоне этом ровно пятеро. А потом?… Потом, товарищстаршина Васков, никуда они отходить не станут. Окружат и без выстрела, в пятьножей снимут весь твой отряд. Не дураки же они в самом-то деле, чтоб от четырехдевчат да старшины с наганом в леса шарахаться…