встречались либо ласковыми просьбами переменить разговор, либо шутками: ты мол сам по себе, а мы тоже. Взвинченный этим, я резко оборвал «собеседниц», пытаясь заставить их серьезно выслушать меня. Эффект получился совсем противоположный. Все три собеседницы заговорили одновременно, на самых высоких нотах. Перемежая крик всхлипываниями, они дружно подступали ко мне. В поднятом крике мой голос тонул, а намерения «родни» явно склонялись к драке. Успокоить их я не мог, драться – недопустимо. А уйти перед таким противником из своей квартиры в горячке мне казалось невыносимым позором. И вот в состоянии крайнего возбуждения я прихожу к мысли успокоить их сильнодействующим средством. Трезво обсудить их я не мог. Схвативши револьвер, я выстрелил.

Это сработало: родственники «исчезли и больше не появлялись. А жена, справившись с испугом, объявила, что больше ее родители никогда у нас не будут, что она с ними поддерживать связи тоже не будет и что она не предполагала, что все так серьезно». И жена, и муж прибегли к крайним средствам (драка, стрельба) для того, чтобы защитить семью, ячейку социалистического будущего, во враждебном окружении. Николаев признавал, что переборщил: «Поступок этот я не одобряю. Он вызван исключительно плохим состоянием моих нервов. Об этом случае было известно секретарю ячейки СТИ. Однако руководство ячейки не нашло необходимым подвергать меня наказанию». По мнению партруководства, Николаев одержал пиррову победу. Он защитил семью от чуждых идеологических влияний, но не смог искоренить источник этих влияний и тем самым внести лепту в преобразование советского общества.

«Когда ты поссорился с женой, тещей, и стрелял, ты был выпивший?» – спросили Николаева. «Выпивший не был». – «Какая установка партии в отношении выпивки?» – «Выпивать нельзя», – отвечал он, но добавил, «что этот порок, переросток [прошлого]. В отношении старых товарищей можно допустить некоторые отступления, но в отношении молодых это, конечно, недопустимая вещь». Будущие коммунисты должны вырастать, не запятнанные пороками прошлого, именно поэтому особое значение имеет влияние родственников и родителей.

– Ты мастер говорить, а занимался ли с тестем, чтобы убедить его от подобного шага?

– Когда он был еще стрелочником, он ходил на пасторские курсы, и я пробовал говорить, но ничего не получилось.

– Какое отношение тестя к красным?

– В революционных организациях не был, но с оружием в руках не выступал против. <…>

– Чем объяснить переход старика-тестя к священникам?

– Он давно был миссионером и поэтому его переход не есть какая-то неожиданность, а уже давно подготовился[1139].

Дмитрий Филатов был главным безбожником в ячейке. Он пояснял: «В связи с классовой борьбой в нашем союзе роль попов контрреволюционная, и особенно таких, как выходцев из рабочих. Тесть т. Николаева оказался таким человеком, эти люди играют на руку врагам рабочего класса. Я этим не хочу сказать, что тесть т. Николаева заядлый контрреволюционер, я только сказал об общей роли его». Филатова удивляло такое обстоятельство: «Т. Николаев настолько развитой человек, [а] не мог удержать тестя от такого поступка, в этом отношении он сделал большое упущение. Он недооценивает роль религии в классовой борьбе, по-моему, ему следует этот пробел исправить, т. е. необходимо попытаться доказать тестю его ошибку». Для этого надо было общаться с тестем, что Николаев делать отказывался. Обработка непосвященных связывалась с необходимостью касаться чужого мира, чего Николаев боялся. Присутствующая на чистке жена, обозначенная в протоколе чистки как «Николаева б/п», вмешалась: «Сегодня в лице Филатова я встретила единомышленника, и хочу, чтобы мой муж встретился с отцом. А он от этого категорически отказывается. Я думала, как беспартийная ошибаюсь в этом вопросе, но вот товарищ Филатов поддержал меня. Мы были по этому поводу у т. Зосе, и тот сказал, что мой муж не имеет права встречаться с отцом, так как достаточно только этих встреч, чтобы мужа обвинить в связи с отцом. Вот мне и хочется слышать, кто прав, я и тов. Филатов или муж»[1140].

Щербинин занял сторону Николаева: «[Жена его] относится брезгливо, по-барски» к студентам, которых считает недостаточно воспитанными[1141]. Та оправдывалась: «Хотя это и мелочь, но я должна ответить, да, я ругала Щербинина, Черноусова и Артеменко, и вот за что: однажды я говорила с женой Черноусова, и она сказала, что муж ее ругается по матушке, также Щербинин и Артеменко. На основании этого я и говорила, так могут поступать кто угодно, не студенты, проведшие несколько лет в институте, вот это им не нравится»[1142]. Николаев встал на сторону жены: «Относительно Щербинина скажу, что я занимался со многими ребятами и ни разу не замечал пренебрежительного отношения со стороны жены, хотя все ребята были бывшие рабочие». Итак, если жена Николаева считала себя культурной, а окружение мужа – грубым и отсталым, то Николаев видел в ней интеллигентские задатки и жалел, что не сумел оторвать ее от родителей. «Вначале я хочу остановиться на вопросе, поднятом моей женой. Т. Филатов дал этому повод. По-моему, этим не стоит заниматься. Ни к чему не приведет. Мой тесть пришел к этому не сразу, не случайно, к этому был длинный путь миссионером и т. д., и как бы я его ни убеждал, все равно ничего бы не добился, в крайнем случае, он бы меня выгнал от себя. Если бы занялся этим в какой-нибудь срок я, может быть, его и обработал бы, но ведь это могло затянуться на долгий промежуток, я бы ходил, уговаривал, а он слушал, но ведь это долгое пребывание в уговорах превратилось бы во всех глазах общественности и скомпрометировало бы меня как коммуниста. Теперь моя пропаганда должна быть направленна исключительно на жену, чтобы доказать ее ошибочность»[1143].

Но и тут его успехи были под вопросом.

– Жена партийная сейчас?

– Нет <…>.

– Жена имеет письменную связь с родными?

– Пожалуй, имеет. <…> Дотации оттуда нет[1144].

«Николаева нужно поругать за то, что когда-то активная комсомолка, жена в данное время осталась вне комсомола и партии, – считал Кусаков. – Вот здесь у него имеется ошибка, она в Красноярске была очень хорошей работницей».

В 1922 году, вспоминал Николаев, «мы считали друг друга комсомольцами. Когда я узнал, что она приехала без документов, мы поехали в Красноярск с тем, чтобы восстановить [ее членство в комсомоле], но старых работников не оказалось, а документов никаких не осталось. Мы стали хлопотать, а потом родился ребенок и мы о них забыли. В [19]25 г. она снова пыталась вступить в комсомол, но я информировал ячейку о положении дел, и она не была принята»[1145].

Тем не менее, говорил Лопаткин, «непростительная вылазка с его [Николаева] стороны <…> это стрельба из револьвера по женщинам». Николаев не