спорил: «Относительно стрельбы я сюда на чистку принес все грехи, имеющиеся за мной. Надо сказать, что это было большой ошибкой, которая произошла лишь потому, что я был доведен до такого состояния невменяемости, что прямо не знаю, как это случилось, и, конечно, это больше не повторится»[1146].

Общественное положение Николаева и его жены не было равным. Но дело тут не столько в неравенстве полов как таковом, сколько в том, что он был человеком партийным, а она – нет. Вот и полагалось Николаеву подавать жене личный пример, склонять ее к партийному мировоззрению. То, что дело не в гендерном различии, следует из следующей истории, случившейся в Новосибирске в 1929 году: членом партии на этот раз была женщина, а идеологически слабым полутроцкистом – ее супруг.

В новосибирской истории три действующих лица: «старый троцкист» Василий Афанасьевич Финашин, работавший в то время инспектором по культурным вопросам, его подчиненный в строительном отделе Сибторга студент техникума Александр Филиппович Хреков и жена Хрекова – Коваленко, член ВКП(б) с 1923 года. «Живу со своим мужем Хрековым 6 месяцев, работала в агитпропе Вокзального райкома партии, сейчас учусь в ВУЗе» – так рекомендовала себя Коваленко. У пары был маленький ребенок.

29 ноября 1929 года Коваленко принесла обширный донос на мужа в Вокзальный райком Новосибирска. «В разговорах со мною [Хреков] выявлял явно выраженные оппозиционные взгляды. Причем этот же Хреков в это же время сказал, что по этим вопросам он вел разговор с тов. Финашиным». На основании услышанного секретарь ячейки Сибторга Воробьев писал 29 ноября 1929 года в Сибирскую контрольную комиссию: «Член нашего коллектива, бывший член партии, исключенный из партии за активную работу в троцкистской оппозиции, Финашин на днях, ведя разговоры с одним из комсомольцев нашей ячейки Хрековым, высказывал следующие взгляды по вопросам внутрипартийного положения. 1) Рыков на Политбюро заявил, [что] я не проститутка и работать со Сталиным не могу. Нужно ожидать, что Сталин откажется от руководства или же будут великие события. Финашин заявил, что об этом читал стенограмму Политбюро. 2) Тупые коммунисты говорят, что не примут Троцкого в партию. Нужно спросить, пойдет ли сам Троцкий в партию. 3) Разговоры о том, что буржуазия давала 200 т[ысяч] долларов – не верны. Троцкому эти деньги давала Компартия Германии». Хотя Финашин подал заявление с признанием своих ошибок, «из этих разговоров видно, что Финашин от своих взглядов не отказался и даже больше, он старается в стенах своего кабинета разлагать молодежь и, в частности, тов. Хрекова». Коммунистическая семья считалась бастионом: когда партия не справлялась с оппозицией и в ней распространялись опасные взгляды, то последним оплотом коммунизма являлась семья. Жена или муж, в силу их постоянной открытости повседневным политическим дискуссиям, иногда проявляли способность справиться с уклонами в политических взглядах супруга или супруги.

Бюро партийной ячейки выделило комиссию, опросившую по этому вопросу Хрекова и Финашина, «которые целиком эти разговоры отрицают, придавая им совершенно другой характер». Финашин говорил о Хрекове: «Когда разрешился вопрос, что он все извратил, от своего имени злоупотреблял моей фамилией, я попросил, чтобы она пошла к Воробьеву и сказала, что вопрос выяснен, или написала ему записку. <…> Я заявляю, что от оппозиционной работы отказался раньше Радека и других. Они смотрели на меня как на врага».

Коваленко еще раз категорически подтвердила свое первое заявление. Она жалела, что впустила Финашина в свой дом: «Он заверял меня, что муж мой его не так понял, а мой муж начал меня уверять, что Финашин во всех разговорах защищал только правильность линии партии <…> Поэтому они настаивали, чтобы я дала записку в ячейку, что прошу ввиду недоразумений не предъявлять Финашину обвинения. Я примерно такую записку дала, а затем, обдумав это хорошо, пришла к заключению, что мой муж Хреков, будучи прижат к стенке Финашиным, сам является неустойчивым, считает, что выдавать товарища есть преступление, решил взять на себя все эти разговоры для того, чтобы обелить Финашина».

1 декабря 1929 года уполномоченная райкома Кацель приступила к опросу сторон. Версия Коваленко звучала следующим образом:

Я считаю, что мой муж недостаточно политически развит. Несмотря на то, что мною были приняты все меры, как подбор литературы для его развития, так и работа с ним, его учеба не продвинулась. Возможно, что это объясняется и известной перегрузкой на его основной работе. Я считаю, что он недостаточно устойчив, несмотря на то, что из рабочей среды, не может правильно реагировать и ориентироваться в политической обстановке. Допустим, сегодня он мне заявляет – нужны ли профсоюзы или нет? А назавтра пишет резолюцию о работе профсоюзов. Помимо его неустойчивости, у него еще есть то, что он быстро может пойти за тем или другим человеком, который будет ему казаться честным и искренним. Вот таким человеком и явился «бывший» троцкист Финашин. Финашин вскружил ему голову своими рассказами о своей работе в Чека, рассказал ему о ряде героических своих поступков, и он готов идти за Финашиным в огонь и воду. Помимо этого, считаю нужным сказать, что, работая с техническим персоналом спецовским [имеются в виду спецы из «бывших» людей. – И. Х.], учась в техникуме, он [муж, Хреков] водил компанию с лицами разложившимися. Когда он сошелся со мной, он с последними связи не имеет, но кое-что от этой среды у него осталось. <…>

Дальше. Я считаю, прежде всего, что я член партии, а только потом, что я жена. Поэтому я считала своим долгом заявить бюро ячейки партии, что у меня твердое есть убеждение и вера в то, что Финашин ведет работу оппозиционного порядка с отдельными комсомольцами: Финашин узнал о моем заявлении после того, как был вызван для дачи объяснений, и если он себя считает членом партии и не говорил, не обрабатывал моего мужа – он должен знать, каким порядком у нас, большевиков, принято выявлять и выяснять такие вопросы. Он должен был поставить вопрос о вызове нас вместе на бюро ячейки, дабы в присутствии его, на закрытом бюро, я дала бы объяснения по тем подозрениям, которые имею на него и которые изложила в своем заявлении. Что же делает Финашин? Он берет моего мужа, верного комсомольца, но по существу беспартийного, и приходит ко мне на квартиру оправдываться передо мной, что он-де, мол, моего мужа плохому не учил. Разве я требовала от него извинения передо мной и его заверений? Он виноват перед партией, пусть и перед партией оправдывается. Здесь я допустила большую ошибку – сама я больная, издерганная, атмосфера в семье окончательно доконала